меня не пренебрегать розгой, занимаясь с его чадом. Его жену звали Алкмунда. У неё была сестра, которая жила с ними в том же доме, и эту вдову звали Апостолика. Они были обе молоды и очень красивы, но вели себя крайне скромно и целомудренно. Когда они прогуливались, они двигались медленно, опустив глаза, а в часы молитвы никто не выказывал большего рвения, чем они. Но с тех пор, как в моей душе поселился непристойный поэт Овидий, я не осмеливался слишком долго смотреть на них и не заговаривал с сёстрами. Всё было хорошо, пока купец не отправился в длительное путешествие по делам на юг, в Ломбардию. Прежде чем пуститься в путь, он исповедовался мне и дал обет, что если он возвратится целым и невредимым, то он подарит церкви щедрые дары. Кроме того, он заставил меня пообещать, что я буду молиться за него ежедневно, простился с домочадцами и отбыл на коне вместе со своими слугами. Его жена и её сестра безудержно рыдали при расставании, но, как только он уехал, их слёзы иссякли, и они принялись вести себя совсем иначе, нежели раньше. Во время домашней молитвы они были по-прежнему благочестивы и набожны, но они часто приходили послушать, когда я занимался со своим учеником, и сидели, перешёптываясь и глядя на меня. Часто они тревожились, не переутомилось ли дитя, и предлагали ему пойти и поиграть, а однажды шепнули мне, что нуждаются в моём совете по одному крайне важному делу. Они были изумлены тем, сказали они, что я столь торжественен и серьёзен, вопреки моей молодости. А госпожа Апостолика спросила, правда ли, что все молодые священники застенчивы с женщинами. Она сказала, что они с сестрой теперь обе стали безутешными вдовами, нуждающимися в проповедях и увещевании. Они сообщили мне, что хотят исповедаться прежде Пасхи, а Алкмунда спросила, имею ли я право отпускать грехи. Я ответил, что епископ даровал мне такое право, поскольку, как он пояснил, этот дом славится своей набожностью и благочестием и здесь всегда найдутся люди, которые пожелают прийти на исповедь. Услышав это, оба от радости захлопали руками; с этого времени дьявол начал искушать меня и я всё больше и больше думал об этих женщинах. Ради их доброго имени должен сказать, что Дудо строго запретил им даже прогуливаться по городу и наказал своему управляющему следить за этим. Поэтому-то они так часто и заглядывались на меня и в конце концов ввели меня в грех. Увы, я должен был быть твёрд и уклониться от их домогательств, либо хотя бы избегать их присутствия, как поступал святой Иосиф в доме Потифара. Но Иосиф никогда не читал Овидия, поэтому он был не в таком опасном положении, как я. Когда я смотрел на них, я переставал быть набожным и целомудренным человеком и становился похотливым грешником, поэтому я трепетал, когда они приближались ко мне, но не осмеливался сделать что-нибудь, ибо был молод и неискушён в подобных делах. Эти женщины были греховны, как и я, бесстыдны, и дерзости им было не занимать. Однажды ночью, когда я спал в своих покоях, женщина разбудила меня, забравшись ко мне в постель. Я не мог говорить, ибо был преисполнен радости и ужаса одновременно, а она нашёптывала мне, что началась гроза, и она боится бури. Затем она обвила меня руками и принялась неистово целовать. Вдруг сверкнула молния, и при её свете я увидел, что эта женщина была Апостолика, и хотя я тоже боялся грозы, у меня не было времени думать об этом. Некоторое время спустя, после того, как я вдоволь насладился её прелестями, что было куда лучше, чем всё то, что описывал Овидий, я услышал удар грома прямо над крышей и ужаснулся, ибо решил, что Господь собирается покарать меня. Но этого не случилось, и в следующую ночь, когда Алкмунда пришла ко мне и была столь же ласкова, как её сестра, грозы не было, а моя похоть была столь велика, что я наслаждался грехом с холодной головой и жёстким сердцем. Эти женщины обладали покладистым и нежным нравом, никогда не укоряли меня и не бранились между собой; в них не было никакого зла, кроме великой, безграничной похоти. Они не чувствовали ни страха, ни раскаяния за то, что совершили, разве только тревожились, что о происходящем догадаются слуги. Но дьявол был силён в них, ибо что может быть приятнее для него, как не падение служителя церкви? Когда наступила Пасха, все домочадцы пришли ко мне, дабы исповедоваться в грехах. Последними подошли Алкмунда и Апостолика. Робко и застенчиво они изложили мне всё, что произошло между нами, и я не мог ничего сделать, кроме как объявить им об отпущении грехов. Воистину, я совершил ужасный поступок, ибо, хоть я к этому времени и погряз в грехе, но тогда я чувствовал, что умышленно предаю Господа.
— Я искренне надеюсь, что с тех пор твоё поведение изменилось к лучшему, — сурово промолвил отец Вилибальд.
— Я тоже на это надеялся, — ответил магистр. — Но судьба повернулась иначе, ведь премудрая женщина предостерегала меня от трёх грехов. Пока дьявол ещё не всецело завладел моей душой, ибо я, как и обещал, ежедневно молился за купца, дабы он не подвергался опасностям и невредимым вернулся домой. Через некоторое время я даже молился дважды и трижды в день, чтобы умерить ужас и раскаяние, которыми было переполнено моё сердце. Но мой страх возрастал с каждым днём, пока, наконец, на следующую ночь после празднования Воскресения Христова я не убежал из этого дома. Я прошёл пешком, питаясь подаянием, весь путь до моего дома, где тогда ещё жила моя мать. Она была добродетельной женщиной, и, когда я поведал ей обо всём случившемся, она горько рыдала. Затем она принялась успокаивать меня, говоря, что нет ничего удивительного в том, что женщины теряют благоразумие, увидев меня, и что такое случается гораздо чаще, чем люди предполагают. Единственное, что я могу сделать, считала она, это пойти к доброму настоятелю и рассказать ему всё. Она благословила меня, и я покинул свой дом, дабы исполнить её просьбу. Декан Румольд смотрел на меня с изумлением, пока я приближался к его дому, и спросил, почему я вернулся. Тогда, плача, я поведал ему всё, от начала и до конца. Он разгневался, когда узнал, что я прочёл Овидия без его дозволения, но, когда я рассказал ему, что произошло между