Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Боже мой, — усмехнулся Курт, обводя взглядом зал, — хоть кого-то здесь не одолела depressio? Я сегодня услышал многое — от опасений политического переворота до ожидания Преисподней; хоть бы кто-нибудь сказал мне, что видит впереди постоянство и счастье.

— Это вам скажет барон фон Вегерхоф, — с убежденностью отозвался капеллан. — У него, я полагаю, все хорошо — ну, или будет хорошо. Он переживает несчастья с легкостью, в будущее смотрит с надеждой, превратностей судьбы не замечает. Поговорите с ним — и на душе станет спокойнее.

— Думаете?

— Мне помогает, — передернул плечами капеллан.

— Майстер инквизитор! — окликнул от шахматного стола голос фон Лауфенберга, и он, поднявшись, улыбнулся:

— Вот и возможность это проверить… Спасибо за разговор, брат Штефан.

— Что это вы там застряли? — укорил граф, когда Курт приблизился; судя по раздраженным ноткам в голосе, фон Лауфенберг в очередной раз сдал все свои позиции на растерзание войскам противника, и теперь всеми силами пытался держать себя в руках. — Я завтра уезжаю, и больше, наверное, не представится возможности увидеть схватку века. Присаживайтесь. Александер согласился на партию с вами, а нам всем не терпится это увидеть.

— Это ваша месть, граф? — усмехнулся он, садясь. — Хотите посмотреть теперь на то, как бьют меня?

— Мы все это заслужили. Не упрямьтесь, майстер инквизитор. Справедливость требует поддаться на наши уговоры.

— А милосердие?

— А милосердия не существует, — уверенно отозвался тот.

— Amen, — вздохнул Курт, утвердившись поудобнее, и кивнул на монету в руке фон Вегерхофа: — Орел.

За начавшейся игрой он следил вполовину внимания — позорного проигрыша все равно было не избежать, мысли же сейчас кружили по зале, останавливаясь по временам то на одном, то на другом госте; порою взгляд выхватывал в стороне лицо Адельхайды, с неподдельным интересом внимающей какому-то рассказу одной из дам, или хмурую физиономию фон Хайне, сидящего в отдалении в полном одиночестве. Заподозрить можно было любого — и с тем же успехом никого. Как верно заметил капеллан, у всякого человека есть в глубине или на поверхности души что-то, что он желал бы скрыть, или даже нечто такое, что и окружающие предпочли бы не знать, и даже, быть может, сам человек…

— Наверное, я сегодня не в форме, — с наигранно тяжелым вздохом произнес фон Вегерхоф, когда топчущиеся вокруг шахматного стола гости стали откровенно клевать носами и даже вслух жаловаться на скуку. — Предлагаю ничью.

— Мать Господня! — пораженно ахнул фон Лауфенберг. — Этого не может быть! Александер, что с тобой сделали эти торгаши? Подменили? Ты должен был за нас отомстить!

— Увы, Вильгельм, — развел руками тот, — les voies du Seigneur sont impénétrables[158], иными словами — судьба переменчива. Судя по всему, вы не того избрали в заступники.

— Это просто бесчестно с твоей стороны. Я на тебя поставил.

— Все остались при своем, — успокаивающе проговорил фон Эбенхольц, — нечего белениться.

— Срочно найди себе еще одну хорошенькую горожаночку, — не унимался тот. — Пока ты был при девке, ты был непобедим. Наверняка воздержание на тебе плохо сказывается.

— Граф! — вспыхнул Эрих, и фон Эбенхольц, ухватив приятеля за локоть, оттащил его в сторону.

— Думаю, графу пора в постель, — пояснил он непререкаемо. — Да и мне тоже; завтра уезжать… Эрих, попрощайся за нас с хозяйкой и забери сестру.

— Я не стану извиняться за графа, — церемонно произнес юный рыцарь, когда оба удалились. — Если вы затаили на него зло, барон фон Вегерхоф — поделом.

— Он пьян, — попытался вмешаться фогт, и Эрих пренебрежительно покривился.

— Граф и в трезвом виде неприемлем, — отозвался он с уверенностью, коротко поклонившись в сторону всех разом. — Прощайте, господа.

— Нарвется парень когда-нибудь, — вслед ему вздохнул Курт; фогт улыбнулся:

— Юность… Идеалы…

— … преждевременная смерть, — довершил он мрачно, и фон Люфтенхаймер напряженно скосил взгляд в сторону молчаливого фон Вегерхофа, неловко проронив:

— Примите соболезнования, барон. Здесь никто не сказал ни слова о случившемся в вашем доме, если не считать этого неприличного выпада…

— Не застольная тема, — согласился стриг, и тот поморщился от его улыбки.

— Вы хорошо держитесь, — вздохнул фогт с пониманием. — Хотя я знаю, что вам тяжело и неприятно… И, поверьте, если бы я мог… как-то вам помочь…

— Но вы не можете, — развел руками тот. — Думаю, не может никто. Когда приходит смерть, с этим остается только смириться.

— Не всегда это возможно, барон. Не всегда хватает на это душевных сил.

— А есть ли выход?

— Не знаю, — отозвался тот устало и, бросив взгляд на потемневшие окна, тронул губы извиняющейся улыбкой: — Простите. Думаю, и мне пора — я тоже покидаю этот гостеприимный дом завтра утром и хотел бы передохнуть; эти дни меня утомили. Нынешнее празднество вообще прошло как-то…

— … непразднично, — подсказал фон Вегерхоф, и тот кивнул:

— Да, наверное. Слишком много тем, как вы выразились, «не застольных» здесь обсуждалось, а в моем возрасте вредно столько слушать о смерти.

— Ну, и к чему были эти поддавки? — поинтересовался Курт, когда фон Люфтенхаймер отошел от шахматного стола; стриг пожал плечами:

— Создаю тебе renommée, неблагодарный.

— К чему? Слышал — все разъезжаются?

— Фон Хайне остается. Фон Хайзенберг остается. Кое-кто из молодежи… Ну, а кроме того — как знать, быть может, наше расследование затянется еще на месяц, в течение коего тебе придется нанести visite каждому из них.

— Я этого не вынесу, — покривился он, и фон Вегерхоф передернул плечами, одарив его снисходительной улыбкой:

— О, брось. Каждый из них по отдельности вполне терпим.

— И даже фон Лауфенберг?

— Вильгельм — свинья, — отмахнулся тот. — Это не подлежит сомнению. И он даже заслуживает некоторой кары за свое поведение… Но это после. Вообще же, позволю себе заметить, не всегда времяпрепровождение замковых обитателей выглядит вот таким вот непотребным образом; обыкновенно они увлечены ежедневными делами — вопреки мнению всевозможного простого люда, Гессе, они не проводят время в праздности. Ты вообразить себе не можешь, каких усилий требует поддержание имения в должном порядке. Я могу себе позволить обитать в городе, лишь время от времени наведываясь в замок, только потому, что нашел великолепного управляющего… Не суди слишком строго; за вычетом всего этого, жизнь в своем имении, вдали от приятелей и соседей, довольно скучна. Отсюда и подобные развлечения.

— Пиршества, увеселения… Турниры? — усмехнулся он, и фон Вегерхоф пожал плечами:

— Не самый худший способ убить скуку…

— … и себя. За мешочек, вышитый поддельным золотом, или чистокровного жеребца, купленного на досуге в соседней деревне. И, что бы ты ни плел им всем, я же вижу — тебе до соплей обидно, что на этот самый турнир ты не угодил.

— Еn clair[159], — усмехнулся стриг. — Не скажу, что я удручен, а уж d'autant plus[160] в буквальном соответствии с твоим диагнозом, однако — да, некоторое неудовольствие тем фактом, что я не могу позволить себе принимать участие в подобной забаве, я испытываю.

— И отчего же не участвуешь?

— Quelle honte[161], — укоризненно заметил тот. — Рассуди сам, какова будет реакция соперников и соратников на мое ранение, буде таковое случится. Если оно будет легким и на видном месте, все присутствующие смогут пронаблюдать процесс чудесного исцеления во всех мелочах. Если я и впрямь скачусь с коня, свернув себе шею, полагаю, я стану мишенью для менее, чем ты, осведомленных собратьев-конгрегатов или кандидатом в новые Лазари. Ну, а кроме того, мое участие будет попросту бесчестным по отношению к прочим воителям, если я буду биться в полную силу, или — не имеющим смысла, если стану сдерживаться. Равно никакого удовольствия en tout cas[162].

— Какое вообще в этом может быть удовольствие? Понимаю — бой, настоящий. За что-то или ради чего-то, хоть бы и пошло ради денег. Но это…

— О, ты себе просто не представляешь, Гессе, какие на самом деле разворачиваются на ристалищах схватки. Всевозможная шелупонь, красующаяся в новеньких доспехах — это лишь часть, и притом не самая важная; и это извращение с копьями в упоре — тоже не главное. На турнирах, бывает, встречаются злейшие враги, которые решают свои споры всерьез, и это — это бой. Настоящий.

— В настоящем бою важна победа, в настоящем бою победа — значит жизнь. А в ваших игрищах важно не нарушить ненароком какого-нибудь «кодекса». Не приведи Господь ударить этак вот из-под заковыки — заплюют и обесславят.

— Драться без правил легко, Гессе. А ты попробуй по правилам. Что проще — победить в бою на широкой площадке в пятнадцать шагов или в тесной комнатке три на три шага? В чистом поле или на узеньком мостике?.. «В наших игрищах» есть законы, которые ты соблюдаешь, если вздумал назваться искусником в боевых навыках. Носишь рыцарскую цепь, имеешь рыцарское звание, лезешь в рыцарские потехи — будь добр играть по установленным правилам. Убить, Гессе, можно и стрелой из-за куста, а ты докажи, что можешь и вот так, будучи ограниченным в действиях. Покажи мастерство… Ты, mon cher clochard, просто не приемлешь боя как вида досуга, ибо для тебя в твоей жизни он всегда был лишь средством к выживанию — любой ценой; а в академии (знаю) такой подход лишь развивали и упрочивали.