Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— И что же, по-вашему, является верным подходом к жизни, барон?

— Александер — при всех его недостатках — это верный подход, — отозвался тот уверенно. — Жизнь надо брать за горло. Я уже не могу — какая хватка в мои-то годы?.. А вот Эрих мог бы. Мог бы, однако не желает этому учиться; теперь начинаю жалеть, что с детства развлекал его рыцарскими сказками — он вырос слишком возвышенным, от реальности совершенно отвлеченным и не имеющим понятия о том, что такое жизнь человеческая. В его представлении это благородство, доброта и любовь…

— … к дочери фон Люфтенхаймера, — договорил Курт и, увидя, как тот поморщился, уточнил: — Что плохого в подобной партии? Ландсфогт — чем вам не угодил?

— Тем, что он — ландсфогт, — пояснил фон Эбенхольц недовольно. — Это политика, майстер инквизитор, а политика есть нечто схожее с упомянутой вами вашей жизнью — тьма, злоба, предательство. Все меняется в минуты. Сегодня он ландсфогт, его сын — особа, приближенная к Императору, его дочь — завидная невеста; а завтра? Император сменится, и новый престолонаследник решит поставить всюду своих людей, которым он верит; и что будет с прежними? с их семьями, включая детей и племянников до седьмого колена?.. Я знаю, как это бывает, майстер инквизитор. В лучшем случае — лишение имущества и чина, в худшем — плаха и обвинение в измене.

— Откуда такие мрачные взгляды в будущее, барон? Подобное развитие событий теперь, как сказал бы Александер, не в моде; околопрестольных чисток не проводилось вот уже два поколения Императоров.

— Это и настораживает, — возразил фон Эбенхольц. — Тем более остается на это вероятности. Кто сказал, уж простите за вольные речи, что следующим блюстителем престола будет снова кто-то из фон Люксембургов? Курфюрсты выберут какого-нибудь немецкого герцога — и все закружится, как вода на мельнице… Предпочитаю держаться от всего подобного подальше; и пусть Эрих после считает меня чудовищем и деспотом, но свою судьбу с дочерью имперского служителя он не свяжет — только через мой труп. А ее прескверный характер лишнее к моим резонам дополнение.

— О, да, — улыбнулся Курт. — Наслышан. Судя по тому, что я успел понять, из бедного отца она лишь чудом не сделала прикроватную скамеечку.

— А каких трудов стоило мне не превратиться в его подобие, майстер инквизитор… — вздохнул тот. — Ведь я его понимаю; если женился не из расчета, если любишь свою половинку, потерять ее вдруг — это удар, удар по сердцу и душе, и дети — все, что остается. Это словно ее часть… Но потакая их желаниям, мы лишь сделаем им же хуже. Они так и не привыкнут к тому, что в жизни хоть что-то приходится получать с усилием, что чего-то придется добиваться, что что-то не возникнет при первом же «хочу». Что не все вокруг готовы им услужить.

— Господин фон Люфтенхаймер, — тихо, но решительно вмешался вдруг голос капеллана, — утратил свою супругу, когда дочь его была весьма мала. Ему много тяжелее было поступить подобно вам, господин барон — маленькой девочке требуется больше любви и внимания, нежели зрелому юноше и взрослой девице.

Фон Эбенхольц раздраженно поморщился, поджав губы, и, не ответив, тяжело поднялся.

— Я вижу, — произнес он с неискренней улыбкой, — Эрих пытается одолеть Александера; пойду взгляну. А вдруг. Чудеса случаются. Прошу прощения, отец Штефан, но вынужден прервать разговор, не начав.

— Кажется, вы задели его чувства, — с укоризной заметил Курт, и капеллан сокрушенно кивнул:

— Правда горька. Быть может, не всегда и стоит говорить ее…

— Невзирая на собственную должность — вынужден согласиться. Как я понимаю, вы каждого здесь давно и хорошо знаете?

— В некотором роде, — согласился тот. — Знаете ли, брат..?

— Игнациус.

— Знаете ли, брат Игнациус, когда служишь при одном месте столько времени, начинаешь вникать во все, что вершится вокруг, волей или неволей. Случается, что гости бывают в этом имении во дни богослужений, случается — и исповедуются… сомневаюсь, что полно и искренне, но уж хоть что-то… Больше я узнаю о них из сплетен — в молве, бывает, слышишь то, о чем наедине, в исповедальне, не говорят; странная суть человеческая. Наверняка и в вашей службе такое замечалось.

— Бывало всякое, — согласился Курт. — В ближайшей пивной случайному соседу за кружкой пива в детальностях рассказывают то, что мне приходится вытягивать щипцами — порою и в дословном смысле. Не в одном и не в двух расследованиях мне доводилось получать основную, самую важную информацию не в разговорах с глазу на глаз, а вот так — слушая, что, кто и о ком говорит за глаза с соседом.

— А знаете, что говорят о вас, брат Игнациус? — поинтересовался капеллан, и он усмехнулся, кивнув:

— Воображаю. Кельнскую историю наверняка пересказали по десять раз, с каждым пересказом приукрашивая все более… Я привык и не возражаю — ничему. Пусть говорят. Ко всему прочему — не вижу, чтобы хоть кто-то, кроме дам, был этим шокирован. Фон Лауфенберга, кажется, услышанное и вовсе развеселило.

— Ох, граф — невозможный в некоторых отношениях человек, брат Игнациус. Вот он — он ни разу не подходил к исповеди, оказываясь здесь в установленные к тому дни. «О моих грехах знает только мой духовник, и никто другой мне костей перемывать не будет» — вот что я от него слышу.

— Его можно понять, — пожал плечами Курт, и капеллан вздохнул:

— Понять можно, однако — вот вообразите себе: отказавшись таким образом от исповеди, по пути домой попадет он лошадиным копытом в кротовую яму, повалится и сломает себе, erue Domine[156], шею. И отойдет в мир иной нераскаявшимся и грешным.

— Думаю, за неделю-другую он не сможет нагрешить настолько, чтобы остаться непрощенным.

— Граф? — скептически уточнил капеллан. — Ему будет довольно и пары дней… Я бы сказал, что и всем присутствующим полагалось бы брать пример с барона фон Вегерхофа. На словах — да, все верные католики, поминают Господа и Деву Марию — замечу, к месту и не к месту; но на деле… Барон фон Эбенхольц полагает, что молитвы ничего не значат, и Господь спасет тех, кого заранее определил к спасению, и земные блага также даются тем лишь, кому Им решено их дать.

— А с его слов я сделал вывод, что он полагает человека способным добиться всего.

— Порою его рассуждения колеблются от крайности к крайности… А господин наместник, к примеру, убежден, что Бог о нас забыл; он так и сказал. Он полагает, что, сотворив наш мир и почивши от трудов, Господь до сей поры и пребывает в отдохновении, не наблюдая за вершащимся среди людей. Потеря жены надломила его давно… А около месяца назад, брат Игнациус, умер отец Иоганн, капеллан в замке господина фон Люфтенхаймера. Отец Иоганн мне много рассказывал о их молодых годах; они ведь были всегда рядом, почти друзья, а не только духовник и духовный сын. Это ввергло господина наместника окончательно в уныние. Жена, друг и духовник, сын далеко… У него теперь только дочь, и он панически боится утратить и ее тоже. Отец Иоганн перед своей кончиной порекомендовал ему одного из своих друзей как хорошего священника, способного занять его место, и господин фон Люфтенхаймер даже отрядил своих людей за ним, но… Не думаю, что будет то же единство душ. Думаю, господин наместник ощущает себя очень одиноким.

— Да, я это заметил… А фон Хайне? Что скажете — он всегда так несдержан в вине?

— Я не хотел бы показаться сплетником… — неуверенно пробормотал капеллан, и Курт кивнул:

— Понимаю; ну, что вы. Какие сплетни. Простая и понятная забота о душах мирян; кому об этом печься, как не вам и не мне? Полагается по чину.

— Граф фон Хайне… — все еще неловко произнес тот. — По-всякому. Некоторая слабость к винопитию в нем наблюдается, когда сильнее, когда слабее… В его жизни все сложилось не так, как он хотел. Его исповеди… не знаю, могу ли я… Да и без исповедей, просто — любит подсесть ко мне и поговорить…

— Я видел вас вчера, — отметил Курт, и тот вздохнул:

— Да. Вчера — снова. Я уж привык… Он ведь, брат Игнациус, не говорит — он жалуется; жалуется на свою судьбу. Все не так, как ему бы хотелось. Жена небогата — кроме родословной, никаких обеспеченностей; собственное имение на грани краха, дочь, прямо скажем, не красотка, вся в мать, dimitte Domine[157], а при отсутствии приданого — это возможный камень на шее до конца дней. Вот он и пьет… У всякого здесь свои маленькие слабости и большие прегрешения, если копнуть душу, не придется и копать-то глубоко.

— А у вас? — уточнил Курт, обратившись к капеллану, и тот, вздохнув, отозвался безо всякого смущения:

— А о моей слабости известно всем. Повара у госпожи фон Герстенмайер — чудо… Во времена редкого просветления я даже подумываю — а не возвратиться ли в монастырь? Хоть устав наш и не особенно строг, а все же там не такие пищевые излишества, коим предаюсь здесь. Боюсь, в райских вратах, когда придет мое время, застряну чревом… а в иные чертоги путь широк. Там пройду с легкостью.