хочется подбежать к нему и громко сказать, чтобы он не притворялся, как будто слышит это в первый раз. Или про маяк – как ей нравится ночью смотреть на его свет, хотя она знает, что в этом свете нет никакого смысла. «Почему?» – спросил тогда Унимо. Неожиданно для себя он заметил, что его немного задели такие слова о маяке. Мица тоже удивилась – впрочем, как всегда, поскольку всё, что она говорила, казалось ей очевидным. «Ты видел здесь хоть один корабль?» – спросила она в ответ. И Унимо не знал, что сказать, потому что ни одного корабля он, действительно, ни разу не видел даже на горизонте. Эта мысль беспокоила его, потому что не мог ведь Смотритель зажигать маяк просто так, зная, что никаких кораблей здесь нет. Где-то рядом с этим утверждением были ещё более тревожные мысли о сумасшествии. «Ты хочешь сказать, что маяк бесполезен?» – хмуро спросил Нимо. «Нет, вовсе нет. Я думаю, что если Смотритель его зажигает, то, значит, кому-нибудь это нужно», – сказала она убеждённо. Унимо пробормотал что-то о вере в Защитника и не проронил в тот вечер больше ни слова о маяке.
Видимо, они стали друзьями. Несмотря на то, что ему очень нравилось проводить время с Мицей и даже одиночество маяка отступало перед мыслями о том, что завтра можно будет снова пойти гулять по отмели и собирать блестящие от воды ракушки, Унимо не мог наверняка сказать, что это правильно. Быть кому-то другом – ужасно хлопотное дело. Но если уж начал, то нельзя останавливаться, иначе кто-то может перестать верить в дружбу. А этого допускать никак нельзя. Поэтому Нимо раз за разом преодолевал тонкую песчаную дорогу, по которой приходилось идти, воображая себя цирковым канатоходцем, и только во время большого прилива, когда полуостров становился островом, их встречи прекращались.
Жизнь на маяке казалась вполне сносной. Унимо быстро привык проходить по ступенькам его крутой лестницы множество раз в день – ровно столько, сколько ты захочешь спуститься на землю, привык к дождевой воде с привкусом моря, привык к своей комнате, которая стала надёжным прибежищем для грустных мыслей, привык пить чай с молчаливым Форином, привык даже к беззвучным колкостям Трикса. Старался, как умел, помогать: мыл полы, выносил золу, переводил часть писем и торговых грамот со старосинтийского, перебирал и сушил книги, чтобы в них не завелись мокрицы. Унимо даже немного научился готовить. Когда он в очередной раз был в гостях у Мицы, то попросил научить его готовить и услышал в ответ её звонкий смех. «Каждый человек, который самостоятельно ходит, должен уметь приготовить для себя еду, – наставительно произнесла девочка. – Так говорит мой отец». Нимо пробормотал, что он умеет, но не очень хорошо. Отец как-то пытался научить его, но потом махнул рукой, договорившись о том, что Унимо будет сам делать бутерброды и разогревать суп.
Мица, со свойственной ей решительностью, потащила друга в большую чистую кухню, где она, видимо, безраздельно хозяйничала. И показала, как готовить несколько самых простых блюд. «Главное – не лениться, – приговаривала Мица, – если что-то нужно обжарить отдельно, например, то так и сделать. А не кидать всё вместе в кастрюлю, надеясь, что и так сойдёт». «Специй, если не уверен, добавлять не больше двух вместе, не жалеть зелени весной и летом», – продолжала наставлять девочка. Унимо смеялся, просил подождать, пока он всё запишет, чтобы не забыть, но в результате действительно научился готовить несколько блюд (особенно ему удавались сырный суп и острые тушёные овощи), к удивлению и благодарности невзыскательных обитателей маяка.
Смотритель, с тех пор как на маяке поселился Унимо, ни разу не покидал Исчезающий остров. Трикс временами неожиданно исчезал – и его нельзя было найти ни в башне, ни в посёлке, ни в его собственной комнате. Часто такие исчезновения происходили в то время, когда остров был отрезан от берега, что ещё больше запутывало Ум-Тенебри. Конечно, спрашивать у Форина было бесполезно. Впрочем, гораздо хуже было, когда Трикс впадал в необъяснимую тоску. Тогда уж его трудно было не заметить: он сидел в центре гостиной с самым мрачным видом, не реагируя ни на что происходящее, лишь изредка представляя непереводимый гневный жестовый монолог в пустоту. Сначала Нимо пытался заговорить с ним, спросить, что случилось, но, после того как Трикс однажды запустил в него тяжёлую глиняную чашку, оставил эти попытки. «Что это с ним?» – спросил он у Смотрителя. Форин только пожал плечами в своём любимом жесте и сказал: «Я не знаю. Наверное, он грустит. Или отчаивается. В любом случае тебе не о чём беспокоиться». «Но он ведёт себя так, как будто злится на меня», – возразил Унимо, думая с обидой о том, как тщательно он скрывает свою грусть от обитателей маяка. «Тогда тебе нужно перестать так думать. Каждый имеет право иногда быть неудобным для других», – ответил Форин.
За несколько дигетов на маяке Унимо научился молчать, не задавать вопросов, на которые сам мог найти ответы, часами неотрывно смотреть на море (это он умел и раньше, но значительно улучшил свои навыки), использовать жесты вместо слов, не замечать ветер, пока он не становится штормовым, предсказывать погоду по голосам птиц, думать дважды, прежде чем что-то сделать или сказать, узнал названия всевозможных видов рыб на старосинтийском, узнал, что не стоит ждать того, что и так произойдёт, и тем более того, что ты хочешь, что в дружбе всегда пытаешься подружиться с самим собой. Что тем, кому ничего не нужно, море иногда дарит подарки, которые сначала кажутся потерями.
– Ты становишься похожим на него, – как-то сказала Мица, когда они сидели на пригорке, поросшем прозрачно-зелёным, словно стеклянным, молодым клевером, и смотрели, как рыбацкие лодки возвращаются с дневным уловом.
Ветер изо всех сил трепал её тёмные волосы, но она будто не замечала этого.
– На него? – помолчав, уточнил Унимо.
– Ну да, на Смотрителя, – кивнула девочка, не отводя взгляда от тёмно-зелёных волн, предвещавших скорую бурю.
Унимо собрался было возмутиться, но, почувствовав, что не хочет ничего говорить, подумал, что она, наверное, права. В тот вечер ему было особенно грустно.
Надо было торопиться: вода поднималась быстрее, чем обычно, и к вечеру на Исчезающий остров можно будет попасть только вплавь или на лодке.
– Ты как тот сын трубочиста, который каждый вечер, после захода солнца, превращался в принца, – улыбнулась Мица на прощание.
– Да, и сбегал от своей подруги – дочки кондитера, чтобы она не узнала, кто он на самом деле и не отвернулась от него, – улыбнулся в ответ Унимо.
– Ладно, признаю, сравнение не очень, – засмеялась девочка, – хотя сладости у меня