в лесу, когда кто-нибудь наступал на сучок, он отрывистым шепотом выговаривал им, прибегая к одной и той же фразе: «Так дела не делаются». Слит знал, что за два дня пути первоклассных взломщиков воспитать из них не удастся, и, какие бы сомнения ни одолевали его, более своим спутникам не докучал.
Со склона Млуны они нырнули в облака, а потом очутились в чаще, для диких обитателей которой все живое годилось в пищу, будь то рыба или человечина. Там грабители идолопоклоннически извлекли из карманов каждый своего божка, моля о защите в этом наводящем ужас лесу. С этого момента они надеялись, что шансы на спасение утроились, ибо если какая-нибудь тварь сожрет одного, то уж непременно доест и прочих; отсюда, по их мнению, неизбежно следовал вывод, что если одному суждено спастись, то, стало быть, спасутся все трое. Неизвестно, один ли из богов бодрствовал и оказал содействие, или все три, или сам случай благополучно провел грабителей через лес и дикие звери не отведали их плоти; верно одно – отнюдь не слуги божества, внушавшего им наибольший страх, и не гнев местного духа этих зловещих краев стали орудием рока для троих авантюристов. Вот так дошли они до Урчащей пустоши, что раскинулась в самом сердце Сомнительных земель; грозовые холмы застыли там, словно волны, – накат, оставленный затихшим до поры землетрясением. Некое существо – и, казалось бы, такая громадина не имеет никакого права передвигаться столь бесшумно! – величественно прошествовало мимо путников; чудом остались они незамеченными, и одно только слово вспыхнуло и отозвалось эхом в трех головах: «Вдруг… вдруг… вдруг…» Когда же опасность наконец миновала, взломщики вновь осторожно двинулись вперед и вскоре набрели на маленького безобидного мипта: наполовину гном, наполовину фейри, мипт сидел на краю мира, пронзительно и радостно попискивая. Авантюристы постарались проскользнуть мимо незамеченными, ибо любопытство мипта стало притчей во языцех, и при всей своей безобидности чужие тайны он хранить не умеет. Однако вполне может статься, что трех грабителей просто с души воротило при виде того, как мипт обнюхивает чьи-то белые обглоданные кости, но они не пожелали в этом признаться, ибо не пристало искателям приключений тревожиться о том, кто их кости сгложет. Как бы то ни было, грабители проскользнули мимо мипта и очень быстро дошли до засохшего дерева – вехи, за которой и ожидало приключение; они знали, что совсем рядом – пропасть мира и мост от Плохого к Худшему, а под ними внизу – неприступная обитель Владельца Ларца.
План их был крайне прост: пробраться в коридор в верхней части утеса, тихо сбежать по нему вниз (босиком, разумеется!) под предупреждающей надписью для путешественников, высеченной на камне (по мнению переводчиков, ее следует понимать как «Лучше не надо!»), не брать в рот ягод, которые не просто так растут по правую сторону уходящего вниз коридора; добраться до стража, что спал на своем пьедестале вот уже тысячу лет и, должно быть, спит и по сей день, и проникнуть внутрь через открытое окно. Один останется ждать снаружи, у пропасти Мира, до тех пор, пока остальные не выйдут с золоченым ларцом; если же они позовут на помощь, ему нужно будет тотчас же прибегнуть к угрозе разомкнуть железный зажим, удерживающий вместе края пропасти. Когда же ларец окажется в руках грабителей, они отправятся в обратный путь и будут идти не останавливаясь всю ночь и весь следующий день, пока гряда облаков, что покоится на склонах Млуны, не окажется между ними и Владельцем Ларца.
Дверь в скале оказалась открытой. Беззвучно спустились взломщики по холодным ступеням; возглавлял шествие Слит. Аппетитные ягоды удостоились от каждого только жадного взгляда, не более. Страж на пьедестале по-прежнему спал мертвым сном. Слорг взобрался по приставной лестнице, которую добыл Слит (он-то знал, где искать!), к железному зажиму, смыкающему края пропасти Мира, и остался караулить там с зубилом в руке, настороженно прислушиваясь в ожидании тревожного сигнала, в то время как друзья его проникли внутрь; все было тихо. Вскорости Слит и Сиппи отыскали золоченый ларец; казалось, все шло как задумано, оставалось только проверить, тот ли это ларец, и бежать с ним вместе из этого жуткого места. Укрывшись за пьедесталом, так близко от стража, что можно было ощутить исходящее от него тепло, от которого, как ни парадоксально, кровь стыла в жилах, грабители сломали изумрудную застежку, открыли золоченый ларец и принялись читать при вспышках искр, что умел добыть хитроумный Слит, – даже этот жалкий свет приходилось закрывать своим телом. Какова же была их радость даже в этот роковой миг, когда, затаившись между стражем и пропастью, взломщики обнаружили, что в ларце содержатся пятнадцать неподражаемых од, написанных алкеевой строфой[19], пять сонетов, прекраснее которых не знал мир, девять баллад в провансальском стиле, что не имели себе равных в сокровищницах смертных, поэма из двадцати восьми совершенных катренов, посвященная мотыльку, образчик белого стиха, насчитывающий свыше ста строк и далеко превосходящий все созданное доселе человеком, и пятнадцать лирических стихотворений, цену которым не посмел бы назначить ни один купец. Грабителям тут же страстно захотелось прочесть все сначала, ибо стихи эти вызывали на глазах человека слезы радости, и пробуждали дорогие воспоминания детства, и вновь заставляли звучать ласковые голоса из далеких усыпальниц. Но Слит повелительно указал на дорогу, по которой они пришли, и погасил свет; и Слорг и Сиппи вздохнули, а затем взяли в руки ларец.
Страж по-прежнему спал тем самым сном, что длился вот уже тысячу лет.
Уже уходя, грабители завидели уютное кресло у самого края Мира, в котором еще недавно сиживал Владелец Ларца, с вопиющим эгоизмом наслаждаясь в одиночестве самыми прекрасными стихами и песнями, что когда-либо создавало воображение поэта.
В полной тишине дошли они до подножия лестницы; и случилось так, что, когда все трое были уже почти в безопасности, в самый темный час ночи чья-то рука зажгла в верхних покоях наводящий ужас свет – зажгла совершенно беззвучно.
На краю мира
Сперва можно было подумать, что это самый обычный свет, хотя в подобный момент он вполне мог оказаться роковым. Но когда он, словно глаз, стал поворачиваться, не выпуская грабителей из поля зрения, и, следя за ними, становился все багровее и багровее, – тогда всякий оптимизм обратился в отчаяние.
И Сиппи крайне неосмотрительно обратился в бегство, а Слорг столь же необдуманно попытался спрятаться; но Слит, который хорошо знал, для чего зажжен был свет в этой