А Фофанову хотелось иного — сна наяву:
Дорогая моя! если б встретиться намВ звучном празднике юного маяИ сиренью дышать, и внимать соловьям,Мир любви и страстей обнимая, —О, как счастлив бы стал я любовью твоей,Сколько грез в моем сердце усталомЭтот май — баловник, этот май — чародейРазбудил бы своим опахалом!
Однако и с «дорогоóй» у Фофанова не получилось так, как хотелось: солнечно и беззаботно. Еще будучи гимназисткой, Лидия Тупылева пришла к Фофанову и попросила его написать стихи ей в альбом. Позднее эта Лидия, выпускница Смольного института, стала женой поэта и «подарила» ему 11 детей, из которых двое умерли в раннем возрасте. Большая семья плюс постоянные болезни, которые одолевали Фофанова, плюс неравномерность литературных заработков, и отсюда тихое отчаянье:
Мой друг, у нашего порогаСтучится бледная нужда…
Нужда до такой степени, что однажды поэт пытался дать объявление для газеты: «Желаю получить место швейцара, дворника или полового».
Ну, и, конечно, пагубное пристрастие к алкоголю. В «Медальоне», посвященном Фофанову, Северянин писал:
Он, суеверный в сумерки влюбленный,Вином и вдохновеньем распаленный,Вливал в стихи свой скорбный виноград.
Константин Фофанов шел по стопам Аполлона Григорьева, да и других русских поэтов, загубленных вином. Ужасно было и то, что и жена была подвержена этому недугу и было непонятно, кто на кого дурно влиял — Фофанов на жену или жена на Фофанова?.. «Фофанов был обаятельным, мягким, добрым, ласковым и сердечным человеком, очень нравственным, религиозным и даже застенчивым по-детски», — вспоминает Северянин. Но в пьяных загулах был Фофанов, конечно, иным.
За две недели до смерти Фофанова Игорь Северянин с другом поэта посетили Фофанова: «Застали мы его в постели, как всегда без гроша в доме. Он жаловался на боли в левом боку, кашлял, но был весел и оживлен, по обыкновению много шутил и развлекал нас остротами и эпиграммами преимущественно на высочайших особ. Он потребовал, чтобы жена распорядилась послать за водкой, и, несмотря на наши протесты и на доводы о вреде вина во время болезни, водка все же была добыта, и мы вынуждены были, скрепя сердце, выпить с ним несколько рюмок…»
Фофанов умер в больнице от воспаления легких при общей истощенности организма, да еще при психическом заболевании, в возрасте 49 лет. Очевидно, сам Фофанов чувствовал свой приближающийся конец и поэтому написал траурную «Элегию»:
Мои надгробные цветыДолжны быть розовой окраски:Не все я выплакал мечты,Не все поведал миру сказки.
Не доóпил я любовных сновБлагоуханную отраву,И не допел своих стихов,И не донес к сединам славу…
Так считал Фофанов и делал вывод: «И пал я жертвой суеты…» Тут с поэтом можно поспорить. Не суеты. Просто он не попал в ногу со временем. Блок, Бальмонт, Белый и другие поэты Серебряного века отвечали на запросы своей эпохи, а Фофанов, этот «настоящий, прирожденный поэт „божией милостью“» (как написал о нем в некрологе Брюсов) не смог быть созвучным своему времени.
И еще. Некая литературная ирония. Северянин сокрушался в свое время, что читающая публика поставила Надсона выше Фофанова, что-де Надсон со своим общественным беспокойством и тревогой «пришелся по вкусу и был принят целиком. Какое могло быть дело публике до жалкого однообразия его размеров, вопиющего убожества затасканных глагольных рифм, маринованных метафор и консервированных эпитетов? Самое главное было налицо: „тоска по иному“, все остальное не замечали, не хотели замечать и замечать не умели…». Напротив, у Фофанова, по мнению Северинина, был богатейший поэтический арсенал средств выражения, но публика не носила Фофанова на руках. Ирония еще и в том, что в 1998 году в Петербурге, в серии «Библиотека поэзии» Семен Надсон и Константин Фофанов вышли под одной обложкой, в одной книге. Игорь Северянин бы ужаснулся…
Игорь Северянин всегда восторгался Фофановым и посвятил ему несколько своих поэз. Вот одна из них:
Возьмите Фофанова в рукиИ с ним идите в вешний сад.Томленье ваше, скуку, мукиЕго напевы исцелят.
Себя самих не понимая,Вы вдруг заискритесь, как «Мумм»,Под «Майский шум» поэта маяИ под зеленый майский шум…
Остается только расшифровать, что «Мумм» — это сорт густого пива, в дореволюционные годы весьма популярного. Так что —
Берите Фофанова в рукиИ с ним бегите в вешний сад!
ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ
Виктор Владимирович
28. X(9.XI).1885, Зимняя Ставка близ Астрахани (ныне село Малые Дербенты, Калмыкия) — 28.VI.1922, дер. Санталово бывшей Новгородской губернии
На одном из автопортретов Хлебников сделал надпись: «Заседания общества изучения моей жизни». И пророчески угадал. Специалисты — и не только литературоведы — заседают. Изучают. Силятся понять феномен Хлебникова. Три спеца — Вячеслав Вс. Иванов, Зиновий Паперный и Александр Парнис выпустили исследование «Мир Велимира Хлебникова». Ну, и что? Разгадали? Очень сомневаюсь. Когда Хлебников писал:
Мне мало надо!Краюшку хлебаИ каплю молока.Да это небо,Да эти облака! —
тут все предельно ясно. А когда он описывал, к примеру, «грозу в месяце ау»:
Гул голгота. Это рокота раскат.Гугота. Гак. Гакри.Вука вэво. Круги колец.Цирцици! —
то тут обычного человека, не филолога, тем более не лингвиста, берет оторопь: что такое «цирцици»? А что означает «пи — пипизи» или «бай гзогзизи». По всей вероятности, звуковая вещность, но, увы, не все ее могут услышать и осмыслить. Не случайно Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, в раздражении писал:
«Я утверждаю, что Хлебников — унылый бормотальщик, юродивый на грани идиотизма, зеленая скука, претенциозный гений без гениальности, услада глухих к стиху формалистов и снобов, что сквозь стихи его невозможно продраться и т. д.»
Сказано истинно по-советски: не понимаю — и поди прочь!..
Подверстаем примерчик. В 1918 году Всероссийский союз поэтов организовал на Тверской кафе «Домино». Хлебников приходил сюда каждый день в сумерках. Сидел один. Всегда один, не снимая шубы и шапки. Ему подавали обед. Он молча съедал его и уходил… Однажды в «Домино» устроили вечер Хлебникова. Он сидел на эстраде за столиком, на котором была груда рукописей. Сначала он читал громко, потом голос его стал глуше, пока не перешел в тихий лепет и невнятное бормотание. Он совсем забыл о слушателях, перебирал свои рукописи, путался в них. Читал что-то наугад, не дочитав до конца, возвращал в «родимый хаос». Вскоре зал опустел… Второй вечер был таким же неудачным и безуспешным, как и первый. С тех пор Хлебникова оставили в покое… (сборник «Встречи с прошлым», М-78).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});