Снег захрустел под его ботинками, и она вздрогнула, обернулась лишь на секунду, чтобы снова погрузиться в себя. Не спросила, зачем пришел, даже не обрадовалась.
Значит, действительно тяжело.
Дрейк подошел ближе и остановился немного позади, зная, что слова все равно польются. Через минуту так и случилось.
– Я не такая, как все они. Зачем? – голос был полон горечи. – Раньше думала, что немного отличаюсь, а теперь… Я больше не принадлежу маме, я мутант. Как возвращаться домой, зная, что скажи она что-то, и опять проявится «это»? Не хочу менять кого-то… это неправильно, неприкосновенно. Да и в чем тогда смысл? Раньше казалось, все просто: надейся на помощь сверху, проси для себя здоровья и хороших людей, надейся, что такие будут попадаться чаще, чем плохие… А теперь не нравится, так сделай плохого хорошим, а хорошего плохим. Поменяй все, как хочешь, залезь, перепрограммируй, надави, воздействуй, и будут все вокруг исключительно такими, как хочешь ты, а не такими, какими хотят быть они. И не придется больше бояться, что кто-то скажет слово поперек. Зачем бояться, когда можно сразу по голове чайником? Ткнуть невидимым словом в глаз, и вот он уже не человек, а кукла, готовая соглашаться с любым твоим словом или желанием… В чем тогда смысл?
Она засмеялась. Тихо, подавленно, безрадостно.
«Добро пожаловать в клуб», – подумал Дрейк.
Но вслух сказал другое:
– Ты не мутант. Каждый человек, родившийся в твоем мире, обладает частичкой Творца, но не каждый способен его раскрыть. Люди грязнут в суете, считают важным требуху, концентрируются на шуме и мусоре, что ежедневно плывет через их разум, забывая себя осознавать. Кто они? Зачем пришли? Что представляет собой их настоящее «я»? В извечной гонке за осуществлением желаний, которые им на самом деле не нужны, забывают, что истинное могущество обретают лишь в покое. И ты, если бы ни воля случая, продолжала бы делать то же самое: пыталась бы не отстать от других, совершая огромное количество бессмысленных телодвижений, надеясь, что конец пути все же принесет хоть какое-нибудь удовлетворение.
Она молчала. Слушала, мучительно долго решала, принять или отторгнуть его доводы и пока еще тонула в собственной беспомощности, от которой, Дрейк знал, однажды не останется и следа.
Теперь он умело плел веревочку из фраз, зная, что она выведет ее сознание из глубины на поверхность.
– То, что ты осознала собственную силу, еще не значит, что ты сумеешь ей полноценно воспользоваться. Для того, чтобы изменять других по взмаху руки, могут потребоваться годы упорной кропотливой работы, в первую очередь над собой. Способности будут крепнуть постепенно, как и твоя привычка к ним, страх уйдет. Вместе с этим придет осознание ответственности за совершенные поступки.
Скорее всего Бернарде потребуется меньше времени, но Дрейк не стал этого озвучивать. Даже недюжий талант мог быть сдержан страхом перед собственным могуществом. Слова приходилось выбирать с особой осторожностью.
Какое-то время на холме было тихо; гонял по белому ковру сверкающие снежинки ветер, над городом висела ясная глубокая синева.
– Знаешь, однажды я боялась провалить экзамен по иностранному языку… Та самая суета и шелуха, про которую ты говоришь, но тогда это все казалось таким важным, – Бернарда смотрела прямо перед собой, облекая в слова одно из своих давних воспоминаний. Дрейк поймал себя на мысли, что ему нравилось слушать – не важно, о чем шла речь, завораживал голос. – Так вот я дошла до той стадии, когда от нервов не могла ни сидеть, ни стоять, руки постоянно тряслись. В домашней аптечке удалось найти транквилизатор – сильное успокоительное, антидепрессант, не разрешенный к продаже без рецепта. Кто его туда положил? Мама? Не знаю… Перед тем, как принять пару таблеток, я внимательно прочитала инструкцию и противопоказания. Там было сказано: «Возможно появление мыслей суицидального характера…» Я тогда сильно удивилась: как могло успокоительное навести на мысли о самоубийстве? Ведь должно же быть наоборот!
Дрейк слушал, чувствуя, как пощипывает щеки мороз, глядя на понурые плечи.
– Я почти не помню, как прошел экзамен, я его сдала. А вот дорога домой была странной: я все видела, все замечала, но мне было плевать. Не знаю, как объяснить… Эмоций не было вообще, ни хороших, ни плохих, они исчезли. Я видела людей, видела машины, видела жизнь вокруг, но она меня больше не трогала. Помню, я тогда подумала, что узнай я сейчас о том, что выиграла в лотерею миллион, и мне будет все равно. Или узнай я о том, что разбилась в самолете мама, мне тоже будет все равно. Невероятно было думать такое, но я думала. Это чертово лекарство начисто выбило способность к переживаниям, и все плохое и хорошее вмиг сделалось одинаковым. И тогда я впервые пришла к выводу, что если между плохим и хорошим больше нет разницы, тогда смысла жить нет. Зачем, когда все одинаково? А после вспомнила про противопоказание в инструкции… и все поняла.
Она помолчала несколько секунд. А потом повернулась к нему лицом и взглянула в душу большими серо-синими глазами.
– Когда я подумала, что людей можно менять по взмаху руки, все снова потеряло смысл. Как тогда. Всемогущим быть противно и скучно, какой смысл творить свой собственный театр?
Дрейк улыбнулся. Она была такой наивной, такой человечной и такой притягательной. Она была первой, кто встал с ним рядом. В ту же ложу. В ту же лигу.
– …но если ты говоришь, что это не так просто, и если пользоваться этим правильно, чтобы помогать, то смысл есть?
– Конечно, есть. Законы Вселенной гораздо глубже и запутанней, и сотворить театр очень сложно. Поменять одного, это еще не поменять мир. В нем слишком много связей, мыслей, взаимодействий, информации. Это первое и ложное впечатление, что все просто.
– Если я буду учиться, я больше не буду делать глупостей как… сегодня?
– Ты научишься тонко контролировать каждое вмешательство, если оно вообще понадобится. Владеть чем-то не значит повседневно использовать это.
Депрессия сделала шаг назад. Дрейк видел это по ожившим глазам, а потому аккуратно повернул разговор в сторону:
– Ты вроде бы за вторым котом собиралась?
Ее губы поджались.
– Я принесла! И она тут же съела все из Мишиной миски и принялась носиться по дому. Моей мебели, наверное, конец…
В груди стало тепло. Дрейк и сам не понял, отчего именно, лишь почувствовал, что в воздухе разлился звон невидимых колокольчиков – присутствие чуда. Чтобы не выказать слишком много эмоций, чтобы ненароком не надавить, не навязать то, что Ди должна решить сама, он лишь сдержанно улыбнулся и посмотрел на часы.
– Я буду свободен в шесть. Не хочешь пройтись по магазинам?