Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

С первого дня, как Томила был ранен, Груня вместе с Иванкой переселилась к нему. Войдя в избу, она вытерла пыль, привела все в порядок и теперь сидела у изголовья спящего летописца на смену с Иванкой.

Вдруг в избу Томилы вбежала Аленка.

— Груня, тебя он зовет, тебя!.. — заикаясь, прокричала она, словно в испуге.

— Тише, шальная! — со злостью прошептала Груня. — Кто там меня? Чего надо?!

— Якуня очнулся, кличет тебя.

— Как я кину?! — кивнула Груня на спящего Томилу.

— Ступай, ступай, — не открывая глаз, тихо сказал летописец. — Я тут с Иванкой… Малому там-то нужнее, иди… Слыхала — ведь любит тебя!..

— Я живо вернусь, Томила Иванович, — пообещала Груня.

Но она не возвратилась ни в этот день, ни назавтра…

Кузнец сидел день и ночь во Всегородней избе. Дела не позволяли ему отдавать время раненому сыну.

Якуня, очнувшись, мучился раной, все время пил. Груня сидела днями возле его изголовья и напевала.

В первый раз она запела ему, когда ее оставили вдвоем о ним в избе, как только Аленка ее привела от Томилы. Запела, тихонько положив на лоб ему руку.

Якуня тогда мучился болью и лежал молча, а под ее песню вдруг боль его успокоилась, и он снова тихо заснул. Но едва захотела она уйти, он сразу проснулся… С этой поры в ее песнях он словно искал умиротворения, покоя и уверенности в том, что она не ушла от него.

Подав ему пить, однажды Груня сказала:

— Тише, сынок, не облейся…

Якуня улыбнулся и, откинувшись к изголовью, ответил:

— Спасибо… маманя…

И Груня, которой он был до сих пор чужим, вдруг почему-то заплакала, а Якуня погладил ее по руке.

Аленка и бабка Ариша все выполняли так, как велела знахарка, но рана чернела, гноилась и дурно пахла.

— Знаешь, — шепнул Якуня, когда считал, что, кроме Груни, никто не слышит, — только не сказывай, плакать станут… Я ведь помру…

Груня не смела сказать ему «нет» — она, как и все, чувствовала, что он умирает, и неподвижно глядела ему в глаза, боясь, чтобы он не прочел в ее взгляде правды, а он добавил:

— Ох как не хочу! Я жениться хотел… на тебе…

Груня молчала.

— А ты бы пошла?

— Пошла бы, сынок, пошла… Ты помолчи, нельзя тебе говорить, — сказала она.

— А что не говорить? Все одно помру. Говорить — помру, молчать — помру…

В эти дни забыла она о Томиле. Материнская нежность к Якуне заняла ее сердце, и она ревниво перехватывала на пути к нему каждую чужую ласку, каждое движение и слово. Она часами сидела без сна, глядя на его лицо, казалось, считая его дыхание. И вот он впал в забытье и забормотал пустые слова.

— Кончается, царство небесно, — сказала бабка. — Позвать попа.

И, чтобы не звать чужого попа, который вменит Якуне во грех его участие в бою против Хованского, бабка послала Федюньку за попом Яковом, выборным от попов во Всегороднюю избу.

«Земский» поп прикатил в дом Истомы вместе с кузнецом. Когда они вошли, Якуня снова пришел в сознание, посмотрел на попа и заплакал.

— Батюшка, не хочу помирать… — пролепетал он, всхлипывая. — Помолись ты, што ль, богу, чтобы я не помер. Может ведь чудо такое!..

— Помолимся вместе, Якуша, — сказал поп.

И все в избе молились, упав на колени.

Молитва не принесла облегчения. Якуня плакал от боли и от сознания конца, много пил, и голос его стал вовсе неслышным. Он попросил отворить окно, и в окно налетели сотни мух, которые мучили и тревожили его еще больше. Под окном стояли чужие женщины и вздыхали…

Так он и умер.

9

В городе знали наперечет те дома, где лежали раненные в бою с Хованским, где были убитые, и все проявляли заботу к защитникам, не пожалевшим ни крови, ни жизни. Им несли от достатков все, что могли: хлеб, сало, сметану, яйца; рыбаки приносили свежую рыбу, соседки тащили кур, молока, приносили домашних снадобий для исцеленья. Одних просвирок, «вынутых» в церкви за упокой убитого, в первые дни хватало на корм осиротелой семье…

Иванка едва успевал подбегать к воротам на стук справлявшихся о здоровье Томилы. А к вечеру второго дня уже не стал принимать приносимых ему кувшинов с молоком и сала.

— Вишь, любят тебя, Иваныч! Гляди, сколь несут да все про здоровье спрашивают, — говорил Иванка, стараясь порадовать летописца.

— Не мне приносят, Ванюша… То правду любят… Правде несут те дары… И в том пущая радость, — прерывисто, через силу, шептал Томила.

Но больше всего удивила Иванку лисичка Аксюша, дочь ключницы стольника Ордина-Нащекина.

— Деда велел отнести… — невнятно пробормотала она и сунула узелок, завязанный в пестрый платочек. — Да как здоровье узнать… — И, словно в оправдание себе, она пояснила: — Твой батька ему челобитье писал на купца…

— Мне Томила Иваныч не батька, — сказал Иванка.

— А мне что за дело!.. — оборвала Аксюша и вдруг, словно желая смягчить свою резкость, с лисьей лукавой улыбкой шепнула: — У-у, Скинь-кафтан!.. Ну, прощай! — Она повернулась и быстро пошла.

— Постой! Платочек возьми! — окликнул ее Иванка.

— Дорогу, чай, помнишь — сам занесешь! — отозвалась на ходу Аксюша и скрылась за поворотом в проулке.

Иванка не приходил домой, пока раненый Якуня лежал в сторожке. Его влекло желание поговорить со своей милой, но мысль, что кузнец посмеет сказать, будто он пользуется несчастьем семьи для сближения с Аленкой, остановила Иванку.

Каждый день он подходил к окну сторожки, взглядывал на Якуню, шепотом спрашивал о его здоровье, Груне шептал поклон от Томилы, молча кивал Аленке и бабке Арише и убегал… Когда он заглянул в окно и увидел Якуню, который лежал со свечой в руках, с темными кружками медных монет на мертвых глазах, Иванка вскрикнул и, прислонясь к косяку, по-детски заплакал. Он вошел в избу поклониться праху Якуни, но, встретившись взглядом с заплаканными, опухшими глазами Аленки, в горе ставшей еще как-то ближе, еще дороже ему, — отвернулся и выбежал вон из избы…

На кладбище нес он гроб с телом Якуни, и смешанные с потом слезы обильно текли по его щекам и капали в пыль дороги. Кузнец шагал рядом, убитый и почерневший от горя, неотрывно глядя в лицо мертвого сына. Иванке казался он в этот час близким, словно родной отец. Когда опускали гроб, громко закричав на все кладбище, вдруг зарыдала Аленка. Иванка чувствовал, что подойди он к ней в этот миг — и судьба решится, но он не двинулся даже тогда, когда, стоя у самого края могилы, Аленка шатнулась и чуть не упала… Захарка бросился к ней и отвел от края, и Иванка видел, как в его кафтан уткнулась она лицом, оставляя мокрые пятна на синем рукаве…

Когда расходились с кладбища, кузнец положил тяжелую руку Иванке на плечо.

— Не стало дружка твоего Якуни… — сказал он и вздрогнул, вдруг тяжело опершись на него всем телом.

Иванке сдавило горло, он чуть не обнял Мошницына, просто, тепло, как сын… Но, взглянув на Аленку и утешавшего ее Захара, вдруг торопливо брякнул пустые слова.

— Божья воля… Не он один… Вон Вася Бочарников тоже, да мало ль… — сказал он, стараясь придать строгость голосу. — А у меня там Томила Иваныч лежит… Прощай! — чуть не выкрикнул он и, оставив Мошницына, выскочил первым из ветхих ворот кладбища…

10

Томила все еще не поправлялся.

Он то впадал в забытье и метался в жару, то неподвижно лежал, бессильный, покрытый холодным потом и бледный, словно покойник.

После смерти и похорон Якуни Иванка опять-таки не возвратился домой. Он остался возле Томилы. Ежедневно сюда заходила Груня сготовить обоим поесть. В часы, когда она приходила, Слепой посылал Иванку.

— Сбегай лазутчиком в город, проведай, что там. Забыли меня, не заглянут… Шучу, шучу — разумею, что им недосуг, — спешил сказать он, но в голосе его все же была обида…

Придя от Томилы в Земскую избу, на крыльце ее Иванка встретился с Кузей. Кузя с беглыми крестьянами, разбившими поместья своих господ, пытался поднимать и других крепостных, но мужики повсюду ссылались на то, что у них нет ни пищалей, ни пушек, ни ратных начальных людей. Кузя привел с собой крестьян для сговора с городом. Несколько дней после вылазки жили они во Пскове, пока наконец их не позвали в Земскую избу.

Иванка пришел во Всегороднюю как раз в тот самый час, когда земские выборные сошлись для беседы с крестьянами.

В деревянных долбленых панцирях, словно надевшие по корыту на грудь и на спину, похожие на бородатых черепах, обутые в лапти, с древними широкими и прямыми дедовскими мечами, с крестьянскими топорами за опоясками, в руках с вилами да с копьями, сделанными из кос, пришли они в собрание Земской избы и столпились особняком у входа, недоверчиво глядя на выборных горожан…

Когда Иванка вошел, Гаврила, обращаясь к выборным, говорил о том, какую помощь даст городу восстание крестьян.

Иванка подошел было к Гавриле, чтобы шепнуть ему, что Томила в обиде на забывчивость старост, но, боясь помешать, молчал и ждал за спиною хлебника, когда он закончит речь.