— А я уже вторую неделю этим и занимаюсь, что ищу мягкий тон.
В. И. уверяет, что писал статью 8 месяцев. В гостинице «Октябрьская» он кричал — на меня и на Элико! — утверждая, что только из уважения ко мне взялся за эту неблагодарную работу. — Только для вас! Уверяю: только для вас! — кричал он.
То, что я оказался в дурацком положении — с этим я могу смириться. Бог с ним. Предвижу торжество Неуйминой, гл. редактора, которую я довольно резко пробирал за то, что она не знает такого автора, как Глоцер. Хуже, что я изменил своему правилу — из побуждений дружеских веду себя не совсем принципиально, даю завышенную оценку рукописи. Никогда со мной этого не бывало.
Но тут я даже не об этом думаю, а о Володе: что будет с ним?
Знаю, что он обвинит меня: в статье, мол, была концепция, ее не стало после поправок, внесенных по просьбе Пантелеева. Это будет несправедливо. Статья не стала ни хуже, ни лучше, просто в ней стало меньше фактических ошибок… А концепция!!! Объяснить, что это за концепция, он не мог. О том, что творчество Пантелеева автобиографично? Об этом писал и Корней Иванович и Вера Васильевна…
И все-таки. Что будет с Володей, как он перенесет этот удар.
Элико, которой статья тоже решительно не понравилась, говорит:
— В этом случае ты должен был слушаться меня.
Не очень глубоко вникая в существо литературных дел, она куда лучше понимает существо человеческих отношений. И — уважая, любя Володю, она предупреждала меня — не биться за его кандидатуру. Она предчувствовала и предсказывала — то, что в результате получилось.
Лидочка, милая, что делать?!
Еще раз: я не о себе говорю. Готов идти на любой стыд и поношение, готов видеть в конце или в начале книги недостаточно яркую, скучноватую статью, готов не видеть никакой статьи, но — как быть с Володей? Он не пишет, не звонит. Знаю — очень страдает. Он ведь болезненно тщеславен, обидчив, легко раним.
Я так хотел помочь ему. Хорошая книга сразу помогла бы ему в его трудной жизни. Хорошо, что договор заключили не на книгу, а на статью.
Мне больно думать, что я могу потерять, а может быть, уже и теряю такого друга.
Жду Вашего слова, Вашего совета.
416. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
12/VI 77.
Дорогой Алексей Иванович, вернувшись домой, я застала Ваше письмо, полное тревоги о Володе. Я ее разделяю — но ничего толком сказать не могу. Нам он не звонит — ни мне, ни Люше. Я звоню по обоим телефонам: тщетно. Фине повезло — она снова встретила его на улице, на остановке троллейбуса, неподалеку от нас. Она силой дотащила его до нашего дома, поднялась одна наверх, достала сама Ваш подарок (ни меня, ни Люши не было) и вручила (всучила!) ему. Пыталась узнать, где он живет. «И там и сям» был ответ.
Пишу Вам это письмо, а одновременно посылаю ему по обоим адресам записочки с просьбой позвонить мне. И с уверениями, что никаких дел к нему у меня нет.
Вчера виделась с Дав. С. Самойловым, который только сейчас впервые прочел Ваш Ленинградский Дневник, Ваши воспоминания о Шварце и Маршаке. Он говорил о Вашей прозе восторженно. Человек он сухой — и потому его похвалы вдвойне обрадовали меня.
Кстати, в № 5 журнала «Дружба народов» — цикл его стихов.
417. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
16.VI.77. Ленинград.
Дорогая Лидочка!
Вот уже — сколько и не знаю, — много дней прошло с тех пор, как мы распрощались с Вами на Фонтанке. Радуюсь, что повидал Вас, огорчен, что не мог проводить: в эти часы мы — у Маши.
Уже больше 8 месяцев она в клинике!
Нужно ли говорить, как мы чувствуем себя!
Ко всему прочему — еще Володя.
Не ответил редактору, не откликнулся на 2 моих письма, поставил меня в положение самое дурацкое: ведь я не только рекомендовал его, — я бился за него, за его кандидатуру, за высокий гонорар для него.
Меня спрашивают: почему он молчит? Не могу же я сказать, что он и мне не отвечает, этот человек, о котором я писал: «не знаю никого, кроме…»
И все-таки самое горькое — не судьба статьи, а судьба наших с ним отношений. Я писал ему оба раза с возможной кротостью, даже ласково… Не понимаю, как мог он не ответить на эти письма.
Я знаю, что Вам трудно что-нибудь подсказать. Ведь он, небось, и от Вас скрывается. Он болен, я не сомневаюсь в этом.
Что касается моего давнего письма о Михаиле Михайловиче, то как я уже говорил (и Вам, а еще раньше Корнею Ивановичу), я не возражаю, если оно будет процитировано в серьезной работе о Зощенке — в любом контексте, в любом объеме, без каких-либо купюр и аббревиаций с точным указанием автора и адресата[552].
418. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
19.VI.77.
Дорогая Лидочка!
Наши письма, как это не раз бывало, разминулись. Не успел я написать Вам, как пришло письмо, от Вас. Пришло (прилетело, примчалось) молниеносно: на следующий день после того как его опустили в ящик.
А вчера наконец пришло огромное, увесистое, на 9 листах — письмо от Владимира Иосифовича.
Письмо это окончательно утвердило меня в мнении, что он тяжело болен.
Письмо — сплошной стон, сплошная жалоба — на судьбу, на врагов и недоброжелателей и — на друзей тоже. Никто никогда не спросит, как он живет, над чем работает!
На следующих двух листах подробно рассказано, как вечером на ул. Горького его ограбили три глухонемых парня. И как он безуспешно через милицию разыскивал их.
Потом вдруг сообщает:
«Моя жизнь усложнилась еще больше, в конце апреля у меня произошло несчастье, о сути которого я не стану говорить ни сейчас, ни когда-либо потом».
А двумя страницами ниже пишет:
«На фоне беды меня почти не тронуло — другое происшествие».
Что с ним случилось? Какая беда? Можно ли помочь? Как? Чем? Мы с Элико встревожены очень.
_____________________
Узнать, что мои воспоминания о Маршаке и Шварце понравились Д. С. Самойлову, мне было приятно. Не знаю, какой он человек (Вы пишете — сухой), но поэт он большой. Недавно мы с Элико полтора часа слушали его по телевидению.
419. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
28/VI 77.
Дорогой Алексей Иванович. Отвечаю сразу на два Ваши письма.
О Володе… Я рада все-таки, что он написал Вам. Самым ужасным мне казалось, если бы Вы потеряли друг друга. Но, конечно, и без этого — тревога за него большая. На мое письмецо с просьбой откликнуться («Где Вы? Что Вы? Позвоните!») он ответил записочкой, что очень занят, но скоро позвонит. Однажды позвонил Люше (меня не было); разговор был мирный, но тоже «занят», «не знаю, когда появлюсь» и пр. Кажется, в трехкомнатной прекрасной тихой и чистой квартире, которую оставили ему друзья, он все-таки не живет… Слышала про одну новенькую однокомнатную, от которой он тоже отказался. Значит, он в своей берлоге, среди злобы и неустройства — что же делать? Я опять звала его на дачу, где у нас простор и дивное благоухание — опять тщетно — т. е. на это место моей записки он не ответил. А история со статьей — стала ли ясней? Я думаю, в его попытке общения с издательствами и кроется основа разрушения нервов и пр. При этом я не думаю, что конкретно всегда не правы они, а он прав. Но ведь дело не в правоте или неправоте, а в хрупкости, при которой человек уже не выдерживает ни подлинной, ни мнимой неудачи. Я очень его люблю и очень в него верю и многим ему обязана. И не знаю, чем помочь: ведь он мне про всю историю с предисловием не рассказал, так что я и вмешаться не имею права.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});