— Нет, — ответил он. — Материала у меня достаточно. Мне важно донести до читателя мою концепцию.
И вот четыре дня назад наш милый Володя — без предупреждения — нагрянул к нам с готовой статьей. Скажу сразу: статья хорошая. На четверку во всяком случае. Немало страниц и на пятерку с плюсом. Но там есть вопиющие неточности биографического порядка. И неверно, неточно определена степень автобиографичности моих сочинений. «Ленька Пантелеев», оказывается, «сугубо автобиографическая повесть», а «Республика Шкид» — меньше. В то время как о своем герое Леньке я несколько раз публично заявлял, что это не автор, а «человек с очень похожей судьбой и с очень знакомым автору характером». «Республика Шкид», как Вы знаете, повесть-очерк. И все в таком духе. В «Букве Ты», оказывается, «еще меньше автобиографичного», а что там правда и что вымысел — «это навсегда останется писательской тайной».
— Почему? — спрашиваю. — Разве трудно выяснить, спросить у живого еще автора?
— Это не в моих правилах. Я держусь дистанции между собой и тем, о ком пишу.
Есть в этой статье ляпсусы вопиющие по своей фантастичности и неуважению к автору. «Вернулся Пантелеев в Ленинград в январе 1944 года, едва только отогнали врага». Так только враг и мог написать. Я приехал в блокированный Ленинград за неделю до начала решающих боев и самые горячие дни провел в городе. А уезжал из Ленинграда 27 января — в день, когда страна салютовала нашему освобожденному городу. Об этом узнать было просто, — проглядеть мои опубликованные дневники 1944 года.
Вообще-то таких ляпсусов немного — пять-шесть самое большее.
Говорил я с В. И. предельно спокойно (в этот, первый раз). Он выслушал меня, согласился, сказал, что все обдумает. На другой день я продиктовал ему по телефону точные справки биографического характера, он записал их, поблагодарил, а еще через день звонит и заявляет, что все, что я прошу убрать или изменить, ему «крайне важно», что это нужно для его «концепции», что я «не вижу, как рвется ткань с таким трудом сделанной вещи».
На следующий день Элико звонила к нему в гостиницу — он не подходил к телефону. Забеспокоившись, мы в воскресенье, по пути к Маше, заехали к нему в гостиницу, разбудили его. Он заявил, что все обдумал и — завтра расторгает договор. Рискуя опоздать к Маше, убеждали его, урезонивали. Я готов был предложить ему карт-бланш.
Пряча голову в подушку, он восклицал:
— Нет, нет, кончено! Да, конечно, убито пять месяцев жизни. Убито здоровье и т. д.
Я не выдержал и сказал, что ведет он себя не по-мужски.
Вечером Элико еще раз позвонила ему, не застала, просила соседа по номеру передать, что звонила и просила звонить Пантелеева. Он не позвонил.
Между прочим, еще год назад Элико предсказывала, что будет трудно и очень трудно. Я, конечно, тоже знал, что будет нелегко. И боролся за Глоцера, как Вы понимаете, лишь из желания ему услужить. В издательстве мне сказали, что статья Глоцера будет «пробным камнем», если она выйдет, ему закажут книгу…
Ужасно, ужасно оба мы огорчены. То, что он подводит и меня, и издательство я уж не говорю. Нарушаются, ломаются отношения с хорошим (но очень серьезно больным) человеком!
Что Вы подскажете? А что тут можно подсказать? Ничего ведь не подскажешь. А издательство его уговаривать не будет ни одной минуты.
Да, воспользоваться Вашим арбитражем я не могу — живем мы, увы, в разных городах, пока да что…
Простите, Лидочка, что заморочил Вам голову подробностями, но коротко написать не могу, нет времени.
PS. Сегодня утром, не дозвонившись к нему, послал телеграмму: прошу его не торопиться, не принимать решений сгоряча. И я, мол, подумаю. Мы, мол, продолжаем любить его. Просили позвонить. Он не позвонил и тут.
414. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Ленинград. 14.IV.77.
Дорогая Лидочка!
Пишу вдогонку своему позавчерашнему письму. Глоцер вчера объявился — с букетом роз, с растерянной улыбкой на губах и — с каким-то анонимным пригласительным билетом: на обложке нарисованы цветными карандашами какие-то куколки, а в письме детскими каракулями кто-то приглашает Владимира Иосифовича вечером 13-го апреля пожаловать к нам в гости. И он, Володя, видите ли, решил, что это рисовала и писала и приглашала — Элико Семеновна!..
Вообще-то я рад, конечно, что он пришел, но — ощущение беды, болезни не оставило меня.
За один вечер мы сделали все, что нужно было. Мы с Элико сделали все, чтобы ни самолюбие, ни тщеславие его не пострадали.
415. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
23.V.77.
Дорогая Лидочка!
Писал Вам на днях и вот пишу опять. Неотложно требуется Ваш совет.
Ужасно у меня получилось с Володей. С огорчением должен сказать, что Владимир Иосифович ведет себя в этой ситуации не лучшим образом. Неожиданно для меня, он вдруг задирает нос, требует высшей ставки гонорара. Статью он пишет бесконечно долго, берет двухмесячную отсрочку. И вот привозит мне готовую рукопись.
Вы знаете, что было дальше. Но не знаете того, о чем я не говорил, скрыл и от Вас, и от Люши, и от самого В. И. Статья мне не понравилась, не могла понравиться. Она вялая, неинтересная и по жанру — совсем не то, что требуется. Однако — против обыкновения — я правды автору не сказал, статью в целом похвалил, попробовал только убрать фактические неточности. И это, как Вы знаете, вызвало истерику.
_____________________
Вчера мне звонила редактор[551]:
— Неужели вам нравится эта статья?
Став на ложный путь, я вынужден и тут лукавить, говорю, что статья — хорошая.
— Там же ничего нового. Повторение сказанного другими. Статья примитивна. И т. д.
Говорит, что это мнение всех, кто читал статью. Мне остается долдонить, что меня, как автора, статья вполне устраивает.
Спрашиваю:
— Вы Владимиру Иосифовичу писали?
— Не написала еще.
— Пожалуйста, прошу вас — напишите помягче, поделикатнее. Он болен. Он был не в лучшей форме, когда писал…
— А я уже вторую неделю этим и занимаюсь, что ищу мягкий тон.
В. И. уверяет, что писал статью 8 месяцев. В гостинице «Октябрьская» он кричал — на меня и на Элико! — утверждая, что только из уважения ко мне взялся за эту неблагодарную работу. — Только для вас! Уверяю: только для вас! — кричал он.
То, что я оказался в дурацком положении — с этим я могу смириться. Бог с ним. Предвижу торжество Неуйминой, гл. редактора, которую я довольно резко пробирал за то, что она не знает такого автора, как Глоцер. Хуже, что я изменил своему правилу — из побуждений дружеских веду себя не совсем принципиально, даю завышенную оценку рукописи. Никогда со мной этого не бывало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});