тусклых огоньков. Гул орудийных выстрелов стал гораздо глуше. Мы спокойно проехали по широкому понтонному мосту, проложенному по льду. В небе справа от нас все еще виден был какой-то слабый свет – то было бледное зарево над Сталинградом. «Раньше, – заметил шофер, – когда весь город горел неделю за неделей, картина была другая. В Ленинске по ночам все небо светилось». Мост был, наверное, почти полтора километра длиной, хотя в темноте точно определить было трудно. Противоположный берег реки был гораздо круче; мы проехали через затемненную деревню, а затем пятнадцать-двадцать километров по степи до Райгорода.
Разместили нас в большой и светлой крестьянской избе. Пухленькая девушка – украинка из Харькова – и пожилой еврей с крючковатым красным носом и маленькими усиками щеточкой, работавший когда-то шахтером в Донбассе, накормили нас борщом и прекрасно приготовленной бараниной. Мужчина был разговорчив, но очень мрачен, так как вся его семья осталась у немцев. Когда он жалобно молил скорее открыть второй фронт, чувствовалось, что он молит за свою жену и детей.
После ужина нас посетил генерал-майор Попов. Это была наша первая встреча с представителем командования Сталинградского фронта. У него было типичное лицо волжанина с выдающимися скулами и живыми темными глазами. Держался он деловито. Попов был одним из тех, кто организовал переброску через Волгу большей части войск группировки Сталинградского фронта, которая 20 ноября нанесла отсюда удар в направлении на Калач. «Эти мосты, – сказал он, – сыграли важную роль в нашем наступлении, хотя и не с самого начала, ибо, пока река не замерзла, большую часть грузов приходилось перевозить на лодках. Наиболее трудной задачей было снабжение самого Сталинграда. Отсюда организовать его было невозможно, надо было это делать с противоположного берега. Целые две недели, пока Волга не замерзла как следует, сотни солдат двигались ползком по тонкому льду, таща за собой санки с ящиками боеприпасов – сколько мог выдержать лед. Немцы продолжали обстреливать реку. И все-таки большинство солдат перебиралось на тот берег. Теперь лед на Волге достаточно толст, чтобы выдержать грузовики и телеги, хотя и недостаточно крепок для танков; но сейчас у нас много мостов».
Генерал Попов сказал, что для наведения понтонного моста требуется от трех до пяти дней. Несмотря на все их бомбардировочные и разведывательные полеты, немцы так и не узнали, какое огромное количество войск советское командование перебросило через реку, а когда узнали, было уже слишком поздно. Все делалось главным образом по ночам, а днем войска рассредоточивались небольшими группами на обширной территории. Войсковые части, сообщил генерал, имеют теперь некоторое количество американских «доджей» и джипов, но немного; они используют также множество трофейных грузовиков чуть не из всех стран Европы; особенно много захвачено французских грузовиков «рено».
На следующий день, 7 января 1943 г., в метель мы пустились в путь по совершенно плоским и необитаемым калмыцким степям. Шел сильный снег, но было не очень холодно – 5–10° ниже нуля по Цельсию. Мы ехали уже не в легковых машинах, а в стареньком автобусе, который еще недавно использовался как санитарная машина для перевозки раненых в Ленинск. В автобусе посредине стояла маленькая железная печка-буржуйка, в которую Гаврила, пожилой, давно не бритый мужик с добрым грубоватым лицом северорусского типа, добросовестно подкладывал щепки. Он был похож на смирного медведя. Время от времени буржуйка начинала немилосердно дымить, и дым смешивался с выхлопными газами, проникавшими в автобус через поломанную заднюю дверцу. Эта такая странная на вид бывшая санитарная машина как бы символизировала ту нехватку хорошего мототранспорта, от которой все еще страдала Красная Армия.
У Гаврилы было двое сыновей в армии; от одного из них он не имел известий с самого начала войны. На протяжении всей Сталинградской битвы Гаврила служил санитаром-носильщиком при этой санитарной машине. «Раненым нелегко было ехать в такой развалине. Но чего не выдержат наши люди! Правда, прежде чем погружать их в машину, им всегда делали укол морфия…»
От Райгорода до Абганерова по железной дороге, ведущей из Сталинграда на Кавказ, около 160 км, а оттуда до Котельникова – еще 100 км.
На некотором расстоянии к западу от Райгорода, в калмыцких степях, тянется цепочка озер, которая служила первой линией обороны, прикрывавшей правый фланг сталинградского клина немцев. Издали, сквозь густую пелену падающего снега, можно было различить темную полосу воды одного из соленых озер, а немного дальше мы остановились посмотреть на громадную свалку разбитых немецких танков и бронеавтомобилей. Все эти обломки были собраны на довольно обширном пространстве вокруг озер, где советские войска прорвали оборону, которую держали румыны. 20 и 21 ноября здесь сдались тысячи румын. Теперь от них не осталось и следа, если не считать нескольких касок, до половины наполненных снегом. На касках спереди красовалась большая буква «С» и королевская корона; «С» означало «Кароль», хотя Кароль уже не был королем.
Пока мы ехали по степи, шел такой густой снег, что сопровождавший нас офицер, полковник Таранцев, начал сомневаться, доберемся ли мы до цели. Однако во второй половине дня небо прояснилось, и, когда мы подъезжали к Сталинградской железной дороге, ослепительно белая степь сверкала под лучами солнца. В одном месте мы переправились через реку Аксай; здесь тоже валялись полузасыпанные снегом румынские каски и масса разбитых машин, но немецких касок не было видно. Место, где немцы форсировали Аксай во время их последнего наступления, находилось несколько дальше к западу, и первые следы наступления Манштейна, происходившего всего несколько дней назад, мы увидели, только когда добрались до станций Абганерово и Жутово. Абганерово было совершенно разрушено бомбежками еще во время летнего наступления немцев, но на железнодорожных путях стояло множество вагонов и паровозов. Жутово было километрах в пятнадцати отсюда на железной дороге, которая шла параллельно шоссе. Мимо прошло несколько товарных составов; русские уже успели снова перешить железнодорожную линию на широкую колею.
Жутово оказалось приятным на вид селом с фруктовыми садами и маленькими русскими избами. Нас окружила толпа мальчишек, подошли и две молодые женщины с грудными детьми на руках. Женщины рассказали обычную историю, как во время немецкой оккупации они скрывались в погребах. «Слава богу, – сказала одна из них, – наши скоро вернулись, так что немцы даже не успели сжечь дома». В окружившей нас толпе я заметил двух мальчиков лет десяти. На одном была громадная папаха, сползавшая ему на уши, другой был обут в армейские сапоги номеров на шесть больше своего размера. «Где вы все это раздобыли?» – спросил я. «Эту щапку я снял с мертвого румына», – гордо ответил первый. «А у тебя сапоги откуда?» – «А с мертвого офицера, что лежит вон там, в саду. Хотите на него посмотреть?» Я пошел следом за мальчиками по узкой тропинке.