они доставляли нам много хлопот, сбрасывая бомбы возле самого полотна и нарушая телефонную и телеграфную связь». Молодой железнодорожник улыбнулся. «Что ж, приятно знать, что все это было не напрасно. Фрицы сейчас бегут как зайцы. Страшные моменты бывали, но мы никогда не верили, что немцам удастся добиться своего. Мы видели многих, приезжавших сюда прямо из Сталинграда, и они никогда не теряли надежды…» Сам парень был из Бессарабии. «Когда румыны окружили нашу деревню, я просто чудом спасся. С Красной Армией переправился через Прут. Я знаю, что скоро вернусь в Бессарабию и буду снова пить наше замечательное бессарабское вино. У нас лучше, чем здесь», – сказал он, глядя на безлюдную степь.
Подошел еще один железнодорожник и тоже сказал, что скоро вернется «домой», в Купянск на Украине, недалеко от Харькова. Оказалось, что это наш машинист. Лицо его было покрыто угольной копотью, но белые зубы и розовые десны влажно поблескивали, когда он улыбался, а украинские глаза смеялись.
Наконец поезд тронулся. Мы долго ехали по степи, где не было никаких следов человеческой жизни, если не считать попадавшихся время от времени стогов сена. Потом показались низенькие Г-образные глинобитные лачуги одинакового с землей цвета. Здесь жили киргизы. Над совершенно плоским степным океаном висело светло-голубое небо. Все кругом напоминало первые кадры фильма «Потомок Чингисхана» Пудовкина. Это и в самом деле была Азия. Как показывала карта, железная дорога дважды пересекала районы, относившиеся к Казахстану. Теперь было понятно, почему солдаты, сражавшиеся в Сталинграде, считали, что за ним – «ничего нет». Тысячи людей ехали в Сталинград по этой дороге.
Ленинск, город близ конечного пункта ветки, идущей от Баскунчака, был крайней точкой, куда мы могли добраться по железной дороге. Этот город, километрах в пятидесяти от Сталинграда, на другом берегу Волги, служил главной базой снабжения Сталинграда и всего Сталинградского фронта… Фактически все войска и вся техника, составившие важную часть советских клещей, были доставлены через этот пункт. В Ленинск же обычно эвакуировали раненых из Сталинграда. Благодаря очень сильному зенитному прикрытию город относительно мало пострадал от бомбежек. Он все еще имел вид старого уездного города. По обеим сторонам широкой главной улицы тянулись кирпичные домики, а переулки были застроены деревянными домами; у многих окна были украшены красивыми резными деревянными наличниками. Старорежимный вид этого тихого провинциального уголка резко контрастировал с современными лозунгами, красовавшимися на всех стенах: «Бойцы Красной Армии! Помните в Сталинграде о вашем долге перед Родиной!», «Прогоним немецких гадов от ворот Сталинграда!», «Слава сталинградцам!» и т. п. В маленьком общественном саду стоял памятник Ленину. На аэродроме, у самого города, было много аэросаней со знаком Красного Креста для транспортировки раненых.
Пообедали мы в офицерской столовой, где познакомились с двумя хирургами из местного госпиталя. Один из них, маленький живой человечек, проработал в этом транзитном эвакуационном госпитале весь период Сталинградской битвы. «Одна из сквернейших особенностей этой войны, – сказал он, – это то, что процент тяжелораненых сейчас гораздо выше, чем в любую другую войну. Раньше бывало 80 процентов легкораненых и 20 – тяжело, теперь же тяжелые ранения составляют около 40 процентов. Гораздо чаще, чем в прошлую войну, случаются ранения в голову – результат мин и бомб. Такая же картина у немцев – мы это знаем от немецких военных врачей, взятых в плен». Врач рассказал, что большинство немецких и румынских пленных страдает от обморожения. «Они совсем не подготовились к зимним холодам и, видно, на самом деле рассчитывали в сентябре захватить Сталинград, и закончить войну! Румыны носят высокие меховые шапки, которые выглядят очень картинно, но они не защищают не только нижнюю часть лица, но даже нижнюю часть ушей. Вместо валяных сапог немцам выдали какие-то смехотворные эрзац-валенки из соломы с деревянными подошвами – они такие неуклюжие, что в них и ходить-то невозможно».
В тот же день мы выехали из Ленинска по ровной лесистой местности в Райгород, что стоит в дельте Волги между узкой рекой Ахтубой и собственно Волгой. К переправам через Волгу напротив Сталинграда и южнее города вело несколько дорог. В тот день движение было очень оживленным. Встречались преимущественно военные грузовики, а изредка крестьянские сани; один раз попались сани, в которые был запряжен верблюд. Видимо, жизнь здесь была сосредоточена в основном в рыбацких деревушках по берегам Волги. Поражали на этих дорогах не только многочисленные щиты со сталинградскими лозунгами, но и огромные надписи: «Траншея», «Пункт обогрева». Все это было частью «дороги жизни». Пункты обогрева представляли собой блиндажи с жарко натопленной печью, расположенные близ дороги, куда солдаты могли зайти обогреться; траншеи же служили для укрытия от бомб во время немецких воздушных налетов. Вокруг валялось много лошадиных трупов, большей частью уже полуразложившихся, но теперь замерзших. Наш шофер был моложавый человек, находившийся в Одессе во время ее осады и эвакуированный оттуда по морю в последний момент. Было очень страшно, рассказывал он, так как наши суда подвергались непрерывным налетам немецких пикирующих бомбардировщиков и многие были потоплены.
«Эти дороги я хорошо знаю, – сказал он. – Их все время бомбили. По этим самым дорогам мы доставляли войска и припасы в Сталинград. Любимым развлечением фрицев было обстреливать дороги из пулеметов. Они убили множество людей и огромное количество лошадей. Но у нас, особенно с августа, были истребители, так что по дорогам ежедневно удавалось пройти сотням машин. Мне самому больше всего досталось 23 августа, во время большого налета на Сталинград. Вы представить себе не можете, что это было! Весь город пылал, как огромный костер. Кирпичные дома рушились со страшным грохотом. Мне пришлось ехать по улице между горящими зданиями, над головой гудели десятки немецких самолетов, как вдруг прямо передо мной обрушился огромный дом и пыль поднялась такая, что не видно было, куда ехать. Повсюду валялись мертвые. И все-таки мне удалось проскочить; грузовик не получил даже царапины. Я ехал по понтонному мосту, а вокруг то и дело что-то шлепалось в воду. Надо сказать… мост этот продержался недолго…» После этого он продолжал изо дня в день доставлять в Сталинград боеприпасы – «на эту сторону реки, конечно» – и вывозить раненых. «Трудненько было, – подытожил он, – но теперь все будет хорошо».
В Сталинград нас еще не пускали, но теперь мы находились от него всего в нескольких километрах, и, когда стемнело, на западе можно было видеть зарево и слышать непрерывную орудийную стрельбу. В городе в ту ночь было относительно спокойно, но это был канун того дня, когда Рокоссовский предъявил Паулюсу ультиматум, а двумя днями позже должна была начаться окончательная ликвидация немецкой 6-й армии.
Наконец мы добрались до переправы через Волгу, километрах в 25 к югу от Сталинграда. В темноте мерцало несколько