неправой смерти. Мне страшно то, что не весь этот путь под моей властью и что-то властно надо
мной – что что-то способно вынудить меня отступить в сторону от моей цели. Я должен быть убит
в схватке с тем, с чем сражаюсь, но не казнен тем, чему служу.
– Убит врагом, но не казнен другом как враг…
– Точно… Я служу системе и порядку, и ничто не заставит меня перейти через убеждения. Но
постоянные бои и пустые ледники все время ставят мне барьеры – будто стремятся сбить с прямого
пути, преграждая его непреодолимыми вершинами и пропастями. А страх не преодолеть их с
честью не дает мне с честью преодолеть их, отнимая нужные для этого силы. От него цепенеет мой
разум. Этот страх и есть мой сильнейший противник – мой враг, с которым я борюсь.
– Это прямо, как с Нором…
– Его враг подступает к нему с чужой властью, как и мой, но он другой, и подходит он с другой
стороны. “Зверь” рвет его изнутри, и Нор напуган им – этим страхом, этим “зверем”. А я боюсь
того, что гнетет извне, – и только этого.
– Значит, ты боишься только жить и умереть как-то не так, как нужно… И ты избегаешь этого,
отключая жизнь… не давая никому и ничему принудить тебя допустить ошибку…
– Это нужно для преодоления – для борьбы с этим… Я близок к победе, я еще способен обрести
силы для последнего боя. Но теперь моим врагом в этой борьбе стал недостаток времени…
166
– Что это значит?
– Муки могут скрепить волю и придать тем сил, но могут и отобрать их. Но, так или иначе, со
временем муки отнимут большую их часть. И не важно – отчаянье это сделает или безразличие…
Пройти разделительную линию меж ними – перешагнуть всего одну ступень. Теперь время мой
враг. И оно отнимает мои силы. Мне все тяжелее быть в этом подобии смерти… А стоит мне
отступить от него – я не исполню мой долг и буду брошен системой в пустоту как никчемный
покойник. Ничего этого не произойдет, если я смогу преодолеть страх перед всем этим, – только
страх перед пустотой способен предать меня пустоте. Но сейчас я могу только перекрыть ему путь
ко мне этим подобием смерти… которое отнимает мои силы день ото дня, переходя в обычную
смерть…
– Да, нелегко тебе…
– Теперь мне нужно сделать выбор – определить что-то одно, что я буду держать под контролем
со всей моей уходящей мощью. Теперь для преодоления я буду вынужден подключать это подобие
смерти после боя и отключать в бою…
– Но только это подобие смерти дает тебе неуязвимость перед тем страхом… А тот страх… он
сделает тебя уязвимым в бою…
– Все верно, Герф… Но это даст мне силы, и я еще смогу сокрушить его. А сокрушив его, я
получу силы исполнить мой последний долг…
– Но это… Это значит – убить себя…
– Это значит – погибнуть в бою… вместе с врагом. Это значит – исполнить долг.
– Нет, Сорг. Ты просто убьешь себя вместе с врагом. И ничего этим не достигнешь.
– Я исполню долг и обрету покой. Мой разум погубит мой страх… пусть, и вместе со мной…
– Но никто не знает точно, сколько боев еще впереди, – разве что машины и высшие офицеры.
– Тот, кто ведет такую войну, – знает. Знает, когда ее оборвет его офицер, если не его бой.
– Сорг, это как-то не правильно.
– Все правильно, Герф. Просто, мне пришлось разделить время – продлить один его конец,
который идет до и после боя, и укоротить другой, который идет при бое…
– Выходит, ты теперь существуешь как бы в разделенном времени и пространстве… Но ведь и
то, и другое – одно целое… Нет, такого быть не может…
– Такое бывает у тех “мертвецов”, которые еще живы.
– Сорг, “призраки” порождены программной ошибкой – поломкой нейросистемы.
– Если так, то не долго им быть участниками штурмовых операций – и вообще не долго им
быть.
– Значит, ты гибнешь… с принятым тобой четким решением…
– Нас всех губит бесцельность – чужими руками или нашими… Но я не буду ждать чужой руки.
Я обрубил темные крылья этой пустоты, закрывающие мои глаза, – посмотрел ей в лицо. И я не
намерен смотреть ей в лицо дольше, чем наши офицеры, чем наши машины, из опасений, что
обознался. Я уже четко вижу ее впереди и уже всмотрелся в ее глаза… Передо мной еще стоит
цель… но я уже вижу эту, заступившую мне дорогу, бесцельность…
– Это просто ненависть ко всем и ко всему, что препятствует тебе…
– Нет, не ненависть… Ни к чему тащить такой груз – подбирать его за всеми, кто перейдет тебе
дорогу и бросит его тебе под ноги. Эти помехи имеют право коротко остановить наши мысли,
чтобы мы могли перешагнуть их и идти дальше. От одного только осмысления нам не следует
отходить. Зло требует не больше сил, чем мысли… Только ему нужны тупые силы: не управляемые
тобой – управляющие. Нет, этого мне не нужно… Стоит дойти до грани равнодушной смерти, и
больше нет нужды поднимать мутные пылевые завесы, осевшие на дне разума…
Хорн еще удерживает эту его улыбку, но она уже притухает за ознобом от продирающей до
костей сухой стужи.
– Ну ты и нагнал морозу, Сорг… Правду Айнер говорит – хуже, чем страх перед смертью,
только страх перед мучительной смертью. Он прав, нет ничего страшнее… И это выжигает нервы
нам всем – без исключений. Уверен, что и ты, Герф, чего-то боишься и что-то скрываешь…
– Вроде нет у меня ничего особенного…
167
– Ты просто еще не знаешь, что боишься… и не знаешь, чего боишься… Ты что-то прячешь,
Герф…
По позвоночнику пробежал еще более настойчивый, еще более цепкий холодок… Я понимаю,
что это все Хорн с Соргом нагнали, но… Это слово “страх” – они будто кодом мне его в голову
вбили… И я поймал себя на мысли, что начинаю бояться его… и еще… Гоню от себя видение
сияющих ледяных пустынь… Это Хантэрхайм. Он еще далеко, но приближается – с угрозами,
прямо, как враг. Нет, этот мерзлый город не станет моим врагом и не сделает со мной то, что сделал
с ними всеми… Я буду ему верным защитником, и он… Черт… Я начинаю думать о нем, как о чем-
то разумном… Но это всего лишь город, пусть и невыносимо жестокий, – у него нет воли, воля есть
у меня.
Хорн с Соргом так и не свели с меня испытующих взглядов – будто они поспорили, и я должен
решить их спор. Но я не знаю, что им ответить, – мою голову штурмует белое сияние Хантэрхайма
и его черные “тени”, обыскивающие этот свет, как самую скрытную темноту. Я и не помышлял, что
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});