Читать интересную книгу Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

- Так как будем встречать королевского посла - в пышности или пренебрежении?

Старшины предусмотрительно промолчали, откликнулся лишь Кривонос:

- Делай как знаешь, гетман, я же умываю руки, потому что с паном Смяровским у меня счеты еще с Полонного.

- У нас счеты со всей Речью Посполитой, - заметил я.

- Видишь ли, у меня тут не все так просто. В Полонном была тогда семья пана Смяровского, а хлопцы мои озверели: очень уж сильно палило в нас панство из пушек. В душу каждому целились! Ну, а уж если разойдутся мои хлопцы, то за руку не удержишь. Несчастье случилось и с семьей секретаря королевского.

- Жаль, Максим. Не знал я об этом. А хотел, чтобы ты встретил посла королевского перед Лабунками и сопроводил ко мне. Приучать уже следует шляхетских панов к нашему казацкому маестату. Тогда что же? Пусть встречает пана посла генеральный обозный Чарнота? Или он еще не выкричался? Как, Чарнота?

Хохот покрыл мои слова.

- Да ведь пан Чарнота не способен сесть в седло! - крикнул Головацкий. - Разве что будет стоять в стременах, как последний пахолок.

- И постою для нашего гетмана! - огрызнулся Чарнота, который после своего глупого ранения и до сих пор еще не мог присесть. - А чего тут хохотать? Хоть я и крикливый, зато верный. Хочу быть вторым человеком после гетмана - так и говорю, потому как ни о чем другом не думаю. Ты же, гетман, бойся тех скрытных, которые низко сгибаются, а голосами играют так тихо, что и паутина не шевельнется. Нутрецы! Гнутся перед тобою в три погибели, а глазами, как татары на добычу, - так и режут! И всё на гетманскую булаву косятся! А Чарнота крикнул раз да другой - вот и вся его вздрячка.

- Вон булава на столе, - сказал я спокойно. - Хочет кто - лишь протяни руку. Взять - не штука. Удержать - вот забота.

- Гей, пане гетмане, - махнул рукой Чарнота. - Доброе твое сердце, если ты такого мнения о людях. Кто бы там думал, как удержать? Мысль одна - как ухватить! А уж там - что бог даст.

Я прервал этот разговор, напомнив о после, да, собственно, и не имея охоты продолжать его дальше: к чему?

Не было тайны, что некоторые старшины грызлись между собой, готовые утопить меня в ложке воды, и для каждого лишь булава сверкала, а что за булавой - никто не хотел видеть, никто не знал, какая она тяжелая, сколько за нею труда, дум, напряжения, страданий сердца и мук душевных. Скупой свечки в церкви не поставит. О души рогатые, о персть земная!

Сидели, молчали, пили, аж испарина с чубов шла, и никто и не догадывался, что вижу их всех насквозь. Жаль говорить!

Смяровский прибыл в сопровождении, сотни всадников из королевской гвардии, я выслал ему навстречу шесть тысяч конных казаков. Под звуки труб и бубнов его проводили мимо стен Замостья, и осажденные, думая, что принесена весть об избрании короля, высыпали на стены и встречали пана Смяровского виватами. Перед Лабунками выехал встречать посла генеральный обозный Чарнота, и он и его свита на пышно убранных конях, все в дорогом оружии, в мехах, с хоругвями в золотом шитье и бунчуками.

Я приветствовал посла во дворе своей хаты, так что мог он впоследствии похвалиться, мол, виделся с гетманом in solemni forma*. Часто палили из пушек, били в бубны, провозглашали виваты и славу.

______________

* В торжественной обстановке (лат.).

- С милостью и миром приехал я сюда, - сказал Смяровский.

Я проводил его в хату. Был я тогда в скарлатном жупане с серебряными петлицами, в ферезии, подшитой лучшими соболями, с золотой саблей на боку, не для пустого величия все это, а для надлежащей торжественности. Булава гетманская лежала на краю стола, я сбросил ее на пол.

- Не держусь за эту булаву, пане Смяровский, - сказал я послу. - На первую весть об избрании Казимира сниму с пояса саблю, и лук отложу, и отдам ему надлежащую покорность. Если бы королем стал не Казимир, которому я хочу служить и кровь за его достоинство проливать, то пошел бы я прямо на Краков и, взяв в сокровищнице корону, отдал бы тому, кому считал нужным отдать.

Начали входить мои генеральные старшины Выговский, Чарнота, Зарудный, есаулы Демко и Иванец, я называл каждого, Смяровский присматривался к ним внимательно, будто искал кого-то, я даже не удержался, спросил:

- Имеешь кого-нибудь знакомого у нас, пане Якуб?

- Лучше и не имел бы! Правую руку твою - Кривоноса. Говорят у нас о нем, что он гетман неназванный. Не дай мне его видеть: если бы меня даже на куски изрубили, я все равно в него свою саблю воткну!

- Что-то там между вами было, и он, как человек учтивый, не пришел на встречу, - промолвил я успокаивающе.

- Говоришь "что-то", гетман? - вспыхнул Смяровский. - В Полонном жену мою и детей Кривонос побил, сына восьмилетнего орде продал, забрал моего имущества на сорок тысяч!

- Не он ведь сам - это его хлопцы, наверное. Ты же, пане Якуб, где тогда был? В Варшаву от казаков бежал? Сам бежал, а жену с детьми покинул? Что же это за шляхетство такое? Да уж не для того ты прибыл, чтобы мы упрекали друг друга.

Смяровский передал мне письмо от Яна Казимира с королевскими печатями, я велел Выговскому читать это письмо, разломив печати собственноручно.

Казимир извещал о гарантированном своем избрании, советовал казакам отступить "на обычные места", просил меня не идти на Варшаву и не препятствовать элекции, обещал в случае избрания полную амнистию казакам и приумножение вольностей.

Смяровский от себя добавил, что Кароль Фердинанд отрекается от борьбы за престол, уже есть договоренность между братьями об этом, Казимир уступил брату бискупства Опольское и Рациборгское и обещал получить от Речи Посполитой согласие на два аббатства. Стало быть, избрание Яна Казимира дело решенное. Теперь ждут дня, когда архибискуп Любенский пропоет: "Veni, Creator" и приступят к подаче голосов.

Я начал приветствовать избрание Яна Казимира, Чарнота дал знак, и снова была поднята такая пальба, что, казалось, земля содрогается. Тут я пригласил пана посла на обед казацкий, а тем временем полковники, старшины, казаки просили королевское письмо и читали, разбирая каждое слово. Когда же дочитались, что подпись не короля польского, а только шведского и печати тоже Шведского королевства, поднялась невероятная буча.

- Слышишь, пане Смяровский? - сказал я послу. - Обмануть себя не дадим никому. Пока не станет Казимир королем польским и пока не получу от него заверений, не отступлю никуда. Нужно мне переполоскать все волости до Вислы. Готов и зимовать здесь. Жечь и убивать запрещаю, гумна охраняем сами, чтобы не допустить голода. Расскажи, что видел здесь. В Замостье паны умирают с голоду, а казаки мои если и умирают, то от чрезмерного переедания. За меня хан и султан, Москва, Валахия, Ракоци. Все за меня, значит, когда признаю свое подданство перед королем, затихну и вернусь в Украину, чтобы ждать комиссаров, то не от слабости это сделаю, а по доброй воле, из сыновних чувств к короне.

Смяровский и не знал, благодарить за такую речь или возмущаться. Но для обид не было времени, ибо угощение шло по казацкому способу - на шесть перемен и вина добротного вдосталь, говорил только я, а пил каждый раз за здоровье его королевской милости, и каждый раз при этом били из пушек со страшной силой.

Когда же после обеда мы остались с послом с глазу на глаз, пан Смяровский уже словно бы от себя доверительно сказал:

- Хочу тебя предостеречь, гетман, если хочешь при жизни и славе своей остаться! Есть у тебя враг заядлый, который намеревается лишить тебя славы, твоего регимента и самой жизни. И враг этот - Кривонос. Берегись его!

- Меня оберегает народ, пане Смяровский.

- Как это? - удивился посол.

- Тебе не понять этого. Были мы с тобой когда-то чуть ли не приятели, вскормлены тем же самым хлебом, и кровь и вера у нас общие, а думаем не одинаково. Почему бы это так?

Потом повезли пана посла под Замостье, показали ему перекоп, при помощи которого отведена вода от города, показали лестницы для штурма: из цельных бревен в двадцать локтей длиною, а шириной - в три охвата; видел он сотни наших пушек, гуляй-городины непробивные, поражался неисчислимости войска казацкого и порядку в нем. С тем и уехал в столицу, имея письмо от меня к королю и страх в сердце от нашей силы.

Вот тогда отправил я казацкое посольство в сейм с требованием избрать непременно Яна Казимира и с такими условиями замирения: нагоняй для Вишневецкого и Конецпольского, амнистия всему казацкому войску, возвращение давних вольностей, чтобы Войско Запорожское было со своим гетманом под властью только короля одного и никого другого над собой не имело; упразднить унию, казакам свободная дорога на Запорожье и на море, коронные войска чтобы не вступали в украинские земли, старостам никакого права над казаками, реестр казацкий увеличить до 12 тысяч, гетману определить староство и 20 миль земли.

В сенате все это отложили, а мне было прислано письмо с "антедатой", то есть задним числом, от короля про амнистию, королевскую ласку и удовлетворение всех условий казацких, что же касается установления потолка казацкого реестра и территории казацкого поселения, то для этого выделены комиссары, которых я должен был ожидать, отступив в свою землю. Комиссарами сейм назначил Киселя, киевского каштеляна Бжозовского, Киселева брата новгород-сиверского хорунжего Николая, подкомория львовского Мясковского, брацлавского подчашего Зелинского, королевских секретарей Лентовского и Смяровского и князя Захария Четвертинского.