и, разумеется, возник оживлённый обмен мнениями по поводу широко развернувшихся поисков Джорджа Паркмена.
Литтлфилд рассказал присутствовавшим, что видел, как в пятницу днём пропавший без вести джентльмен входил в здание Медицинского колледжа, а потом уходил из него.
Показания Грина переворачивали всё дело с ног на голову. Они не только давали повод усомниться в искренности Литтлфилда, но заставляли думать, что реальная картина случившегося с Паркменом имеет мало общего с официальной версией преступления. Свидетель подвергся жёсткому перекрёстному допросу, но выдержал его очень достойно. Сэмюэл Грин не только в точности повторил свой первоначальный рассказ, но и сделал кое-какие немаловажные уточнения. Так, в частности, свидетель добавил, будто Литтлфилд упоминал о передаче мистеру Паркмену в стенах колледжа неких денег, вроде бы он назвал сумму в 480$, но в этой части свидетель не был уверен в точности своих воспоминаний. Кроме того, Сэмюэл Грин рассказал о свидетелях, слышавших слова Литтлфидла. В частности, он назвал некоего Эдварда Уитни (Edward Whitney), с которым он позже обсудил рассказ уборщика колледжа, и Уитни подтвердил ему, что слышал то же самое [что и Грин]. Затем свидетель сделал ещё одно немаловажное уточнение, сказав, что у него сложилось мнение, будто Литтлфилд видел те самые 480$, что были переданы Джорджу Паркмену.
В общем, представители обвинения, допрашивавшие Сэмюэал Грина, не только не сумели скомпрометировать его как свидетеля, но напротив, невольно поспособствовали тому, что он сообщил суду разнообразные детали, о которых поначалу не упомянул.
Показания этого свидетеля позволяли посмотреть на поведение Эфраима Литтлфилда под новым углом, и притом весьма неожиданным! Литтлфилд видел, что Паркмен получил значительную сумму денег [кратно более годового заработка самого Литтлфилда!], а стало быть, у него появлялся весомый мотив для нападения. Литтлфилд не был знаком с Паркменом лично и никогда никаких дел с ним не вёл, — а это значит, что уборщик не попадал в круг подозреваемых лиц, точнее говоря, подозреваемых в первую очередь. И наконец, именно Литтлфилд заявил, будто Паркмен благополучно ушёл из колледжа — профессор же Уэбстер такого никогда не заявлял.
Так чьё же поведение более подозрительно — уборщика Литтлфилда или отданного под суд профессора химии?
Нельзя не признать того, что Сэмюэл Грин оказался очень ценным для защиты свидетелем. Фактически он выполнил работу адвокатов — бросил тень обоснованного сомнения на главного свидетеля обвинения. Ирония судьбы заключается в том, что Грин сделал бесплатно ту работу, которую за деньги должен был сделать — но так и не сделал! — адвокат Сойер.
Следующий свидетель оказался также весьма полезен для подсудимого, хотя и говорил совсем о другом, нежели предыдущий.
Судья Фэй (Fay), хорошо известный в Бостоне и всеми уважаемый джентльмен, являлся большим другом подсудимого. В чём прямо и признался в самом начале своих показаний, сообщив, что знаком с Джоном Уэбстером от 20 до 30 лет, причём близкие отношения поддерживает уже 15 лет. Свидетель охарактеризовал подсудимого как «нервного, легко возбудимого человека» («he is a nervous, excitable man»), но тут же подчеркнул, что «никогда не слышал, чтобы он был склонен к насилию» («never heard that he was a man of violence»). Из описанного выше мы можем заключить, что подобная характеристика Джона Уэбстера являлась типовой, так что ничего особенно интересного в этих словах Фэя нет.
Далее судья перешёл к своим воспоминаниям, связанным с последней неделей ноября минувшего года, то есть тем временем, когда стало известно об исчезновении мистера Паркмена и начались его розыски. В те дни судья Фэй виделся с профессором Уэбстером, и в этом не было ничего необычного, поскольку они действительно хорошо дружили. В день исчезновения Паркмена, то есть 23 ноября, они повстречались в 9 часов вечера и провели некоторое время вместе. Судья припомнил, что встреча произошла в доме Тредвелла, того самого джентльмена, чьи показания суду прозвучали накануне в самом конце заседания. Подсудимый был с женой, там же находился ещё один почтенный джентльмен Моррил Уайман (Morrill Wyman), также с супругой [Моррил Уайман — это старший брат свидетеля обвинения Джеффриса Уаймана, известный врач, оставивший след в истории медицинской науки, Моррил являлся большим другом подсудимого и его многолетним партнёром по карточной игре]. Спустя несколько часов после предполагаемого убийства, Джон Уэбстер оставался совершенно спокойным и вёл себя естественно.
Судья Фэй несколько раз виделся с профессором и позже. Встречи происходили по вечерам в воскресенье 25 ноября, понедельник и вторник. В понедельник свидетель играл в твист с женой и дочерью Уэбстера и с ним самим. Таким образом, встречи происходили на протяжении 4-х вечеров подряд. Всё это время подсудимый оставался совершенно спокойным, ничто в его поведении не вызывало подозрений о возможной причастности к чудовищному убийству и попытке уничтожения трупа.
Это были важные показания, во-первых, потому, что они характеризовали морально-психологическое состояние подсудимого, который вёл себя как невиновный, а во-вторых, потому, что исходили эти показания из уст профессионального и опытного юриста, повидавшего на своём веку немало преступников.
Убежденность судьи Фэя в том, что на скамье подсудимых находится ни в чём не повинный человек, явственно сквозила в словах его сдержанного, но убедительного монолога. Перекрёстному допросу судью подвергать не стали, по-видимому, сторона обвинения выразила таким образом почтение его статусу, но одновременно и уклонилась от новых [невыгодных для себя] деталей. Не вызывало сомнений, что судья имеет понятие о тактике перекрёстных допросов и готов к любым ловушкам прокурора. Сторона обвинение предпочла его не трогать, и, наверное, это было правильное решение.
После судьи кресло свидетеля занял Джошуа Киддер (Jos. Kidder), который продолжил линию, связанную с рассказом о поведении профессора Уэбстера после предполагаемого совершения убийства. Киддер держал аптеку неподалёку от Гарвардского Медицинского колледжа и хорошо знал профессора Уэбстера. 23 ноября около 16:45 тот явился в аптеку и купил коробку одеколона с 6-ю флаконами, которую унёс с собою.
Уэбстер, совершивший, по версии следствия, убийство несколькими часами ранее, был очень спокоен. Его поведение ничем не отличалось от того, что он демонстрировал в другие дни. Аптекарь денег с профессора не взял, а лишь вписал покупку в счёт для оплаты в последующем.
Далее перед судом предстали дочери Джона Уэбстера — Марианна (Marianne), Хэрриет (Harriet) и Кэтерин (Catharine). Каждая из них дала развёрнутые показания о времяпрепровождении отца в период с 23 по 30 ноября (то есть со дня предполагаемого убийства Джорджа Паркмена до ареста). Рассказы сестёр были очень детальны и излагали последовательность событий буквально по часам. Пересказывать недельный хронометраж вряд ли здесь нужно, поскольку информация