Уэбстере 15-17-20 и даже более лет, и говорили о нём как о человеке «миролюбивом», «гуманном», «тихом», «не допускавшем насилия» и даже «любвеобильном», но, разумеется, не в плотском понимании слова.
Вместе с тем, из уст некоторых свидетелей прозвучали и характеристики иного рода. Уже второй из допрошенных свидетелей, некий Джон Пэлфрей (John G. Palfrey), заявил, что, по его мнению, профессора «можно считать довольно раздражительным человеком». Другой свидетель — Фрэнсис Боумен (Francis Bowen) — заявил, что Уэбстер имел репутацию человека «быстро возбуждающегося». Даже Дэвид Тредвэлл (David Treadwell), многолетний друг семьи Уэбстеров, регулярно бывавший у них в гостях и принимавший их в своём доме, признал, что Джон являлся человеком «несколько раздражительным». Правда, после этого он поправился и добавил, что профессор был «миролюбив и безобиден», но осадок от сказанного, безусловно, остался.
Довольно интересным оказался допрос художника Джона Фултона (John A. Fulton), проживавшего в Кембридже и выполнявшего для подсудимого заказ по оформлению некоего помещения. Не совсем понятно, что это было за помещение — в частном доме или в общественном здании, — но это даже и не очень важно. Во время выполнения работ проект был несколько упрощён, очевидно, с целью экономии средств, в результате многие остались недовольны результатом работы Фултона, что спровоцировало скандал. Современники, судя по всему, были хорошо осведомлены об этой истории, хотя нам сейчас сложно судить об истинной причине произошедшего и масштабе общественного негодования.
Как бы там ни было, во время перекрёстного допроса сторона обвинения припомнила эту историю, и свидетелю был задан ряд вопросов с подтекстом. Вопросы касались поведения профессора Уэбстера во время описанной выше неприятной истории и его объяснения с художником. Фултон, по-видимому, понял, к чему клонит обвинение, и ответы его оказались очень уклончивы. Он признал, что имел отношение к оформлению зала и изменению проекта, подтвердил факт своего разговора с профессором по поводу случившегося, но сообщил, что никакого гнева со стороны Джона Уэбстера не видел. По словам Фултона, обвиняемый лишь «выражал сожаление» из-за изменения первоначального плана оформления, но всё время оставался учтив и корректен.
Тут мы видим явный отзвук какой-то реальной конфликтной истории, которую разные рассказчики передавали по-разному, но никакого определённого вывода о случившемся сделать сейчас невозможно.
Утреннее заседание 28 марта — это был уже 9-й день процесса — открылось допросами очередных свидетелей защиты. Показания допрошенных полностью соответствовали тому, что говорили свидетели накануне — все они давали в целом позитивную характеристику Джону Уэбстеру, но допускали некоторые оговорки. Так, например, Натаниэль Боудич (Nathaniel I. Bowditch) после весьма высокопарных восхвалений незаурядных личных качеств подсудимого закончил свои показания тем, что назвал его «довольно раздражительным человеком». Под стать ему оказался некий Джон Хедж (J. D. Hedge), знавший профессора Уэбстера на протяжении четверти века. Дав высокую оценку характеру и поведению подсудимого, Хедж брякнул, что считал Уэбстера «человеком нервным и возбудимым» («nervous and excitable man»), хотя и «лишённым страсти» («not passionate»).
В общем, понимай, как хочешь…
Показания следующих 5 свидетелей — Каваны (James Kavanah), Эдвардса (Abram Edwards), Чандлера (Peleg W. Chandler), Ваймана (Morrill Wyman) и Спаркса (Pres. Sparks) — оказались во всём похожи на показания предшественников. Они ничего существенного для понимания дела не добавляли и лишь вызывали утомление однообразием смыслов и формулировок.
Однако когда на свидетельском месте оказался Честер Итон (Chas. O. Eaton), художник, выполнявший по поручению профессора Уэбстера наглядные пособия для лекций, настроение в судебном зале моментально изменилось. Итон оказался фактически первым свидетелем защиты, давшим дельные показания, которые можно было с толком использовать для оспаривания версии обвинения.
Итон рисовал различные плакаты и схемы, которые профессор Уэбстер демонстрировал слушателям во время лекций. Художник стал сотрудничать с подсудимым с января 1849 года, они довольно плотно общались, встречаясь порой по 4 раза в неделю. Общение носило сугубо деловой характер. В начале лета их контакты на время прекратились — это было связано с остановкой учебного процесса — но осенью профессор химии вновь стал давать художнику различные заказы.
Свидетель заявил, что Джон Уэбстер имел привычку запирать все двери своих помещений, так что к нему невозможно было пройти ни со стороны цокольного этажа [где находилась химлаборатория], ни через большой лекционный зал 2-го этажа. Для Уэбстера это была норма, и Итон заявил, что сталкивался с преградой в виде запертых изнутри дверей постоянно. Свидетель высказался об этом так: «У меня случалось бывать там, когда дверь оставалась заперта изнутри; много раз я уходил, не получив разрешения войти, даже в тех случаях, когда он [профессор Уэбстер] находился в своей комнате, и когда сам дворник не мог войти. В последний раз я был у него в комнате 12 ноября, по предварительной записи. Дворник сказал мне, что я не могу получить доступ внутрь. Мы попробовали несколько дверей, прежде чем смогли войти.»[27]
Это заявление нельзя не признать исключительно важным, ведь оно подрывало краеугольный камень показаний Литтлфилда, важнейшего свидетеля обвинения! Напомним, что уборщик рассказал суду, будто причиной возникновения его подозрений в отношении профессора Уэбстера послужило то, что после 23 ноября все двери в химлабораторию и прилегающие к ней помещения оказались заперты. Теперь же нашёлся свидетель, который утверждал, что запирание дверей являлось для подсудимого нормой и никаких подозрений не могло вызвать. Литтлфилд фактически был пойман на лжи, причём на лжи в очень чувствительном моменте, связанном с объяснением его мотивации в этом деле. Заявление Итона, столкнувшегося с запертыми дверями за 11 дней до исчезновения Джорджа Паркмена и искавшего вместе с Литтлфилдом возможность попасть в химическую лабораторию, можно было очень эффективно использовать для опровержения показаний уборщика.
Разумеется, сторона обвинения сразу же поняла опасность слов свидетеля, и художник подвергся весьма напряжённому перекрёстному допросу. Однако сбить Итона с толку не получилось — он уверенно повторил сделанное ранее утверждение и даже усилил его, уточнив, что закрывание дверей профессор Уэбстер практиковал постоянно и отпирал отнюдь не всегда даже в тех случаях, когда находился внутри.
Следующий свидетель — Сэмюэл Грин (Samuel S. Green) — также дал очень интересные и важные показания. По его словам, в первое после исчезновения Паркмена воскресенье — то есть 25 ноября — он в вечернее время зашёл в офис местного налогового чиновника. В то же самое время туда явился уборщик Медицинского колледжа Эфраим Литтлфилд. Помимо них в помещении находились и другие люди, по-видимому, это было нечто вроде приёмной, в которой посетители дожидались вызова к чиновнику. Среди присутствовавших зашёл разговор о различных городских новостях