правит, чаю, наскребёт на свой хребёт! – в отчаянии хватил кулаком по столу, челобитная пугливым голубком спорхнула на пол. – Слышно, Аввакума на место Никона в патриархи метят!..
Посланец выгорбился в поклоне, ловко схватил с пола бумагу и спиной вперёд выбежал из воеводских хором. Больше не донимали воеводу Ржевского жалобами, притихли мышами, ждали весны, когда бунтарь, угодный царю, съедет из Енисейска восвояси…
Кончались холода, постепенно отеплило, закапали сосульки с дровяных покатых крыш, а там сдвинул с себя и сплавил на низа ледяной панцирь могучий Енисей. Помор Гаврила подготовил лодку, переволочились в реку Кеть, простились с провожавшими и поплыли по ней до Оби. Шли в основном под парусами, кои за долгую зиму скропал из добротного полотна, по-поморски, умелый кормщик. Где-то на полпути к Тобольску повстречали баржу с казаками, спешащими в Енисейск. Причалились бортами. Казачий десятник поведал новость грозную: от Урала до Оби восстали на русских за притеснения да великий ясашный побор татары с черемисами и башкирцы с хантами, ещё и вогулы взялись за луки. А на бунт поднял их внук хана Кучума, Девлет Кирей.
– Куды вас немытый ташшит?! – пугал десятник, вертя головой, обвязанной тряпицей в засохшей крови. – Мы еле выдрались, а наших тридцать Березовских христиан стрелами, яко белок, проткнули! Вертайтесь с нами от греха.
И не подумал Аввакум возвращаться, поплыли вперёд, уповая на Господа и Николу-путеводителя. Вечером другого дня обступила лодку флотилия узких плоскодонок, резво вылетевшая из-за мыска, но не тронули туземцы, молча порыскали по русским лицам приплющенными глазами, а их старшой потыкал пальцем в Аввакума и в крест на носу лодки, что-то прогорготал своим воинам, да и махнул ладошкой, мол, пускай плывёт урус-шаман.
Не без страха ежедневного, почти не приставая к берегу, добрались осенью до Тобольска. Город заметили издали, но и лодку протопопову далече узрели казачьи посты с башен: мурашами покатились фигурки из посада, а потом и из ворот градских к берегу. И чем ближе подплывали, тем зримее виделись белые платки вперемежку с колпаками и шапками, порхающими над головами встречающих.
Едва выйдя на берег, Аввакум впал в дюжие объятия воеводы Ивана Хилкова, сына прежнего воеводы Василия Ивановича. Расцеловались, Аввакум перекрестил его, а Иван приложился к руке.
– В отца-а молодец! – любуясь белокурым и синеоким в черных крылах бровей, вровень с ним ростом Иваном, откровенно радовался Аввакум. – Это ж сколь годов минуло! И вот ты воевода, да какой богатырь!
– Десять годин, батюшко святый, не виделись! – сияя глазами, кричал, перекрикивая шум, воевода. – Отец наказывал дождаться тебя, веру имел – воротишься здрав, вот как в воду глядел! И Настасья Марковна здрава и детки уж парни взрослые, а Агриппа невеста! Ну да поговорим вдоволь дома, ох, наговоримся-а!
Гудел народ, обступив семейство протопопово, выкрикивал добрые слова, бабы градские и посадские макали глаза ширинками. И Марковна кланялась низёхонько и не утирала слёз. Протопоп кивал знакомым, благословляя толпу крестом.
– Тебя, батюшка, как Христова воеводу встречают, – радовался Хилков. – По-омнят, да ино молва о тебе, верно, что и до Белокаменной достягнула. Жаль, нашего Симеона-архиепископа нету, в Москве он, а тожеть наказывал стретить и оберечь!
– Кто таперь тут за него, добрый? – идя сквозь народ, кланяясь и обнося всех крестом, спросил Аввакум. – Али его в городе нету?
– Е-есть, – растяжно, с неприязнью ответил воевода. – Да мы с ним дружбой не водимся. Вот уж кто не обрадуется твоему приезду. Тож Симеон, да не тот он.
В знакомой Аввакуму воеводской хоромине после широкого обеда, устроенного в честь возвращения протопопа на Русь, остались вдвоём. Расторопный воевода знал о скором прибытии сосланного семейства и загодя отвёл для него ту самую избу, в которой оно проживало до отъезда в Дауры, и всё необходимое предоставил. Теперь, наедине, молодой Хилков, князь Иван Васильевич, учтиво слушал о злоключениях протопопа и сам рассказывал много. Поведал, как вскоре после отправки Аввакума в Енисейск, сюда, под его догляд привезли сосланного Никоном попа Лазаря. И уж как мятежил он в церквах! Дрался с попами и сам бывал бит ими. Всё-то просил отправить его по Аввакумову следу далее в Сибирь, и прежний Симеон-архиепископ решил было послать шумного попа с оказией в полк Пашкова, а Лазарь возьми и пропади невесть куда. Сказывали, объявлялся в Великом Устюге, позже в Тотьме и еще где-то. Небось уж в Москве обретается, шатун этакой.
– Бедовый! – представив перед глазами Лазаря, как живого, улыбнулся Аввакум. – Такой не пропадёт… Скажи-ка, Пашкова по пути сюда туземцы не воевали?
– Целы мимо проехали. Видать, шибко торопится в Москву Афанасий Филиппович, – улыбнулся воевода. – Да кто бы посмел воевать их: на носу дощаника пушка выставлена, да народу человек двадцать, и все с огненным боем.
– Стало быть, Бог пронёс, – кивнул Аввакум. – А на меня их раз и другой бес навёл…
Хилков, любопытствуя, подвинулся к нему:
– И-и, что же вы?
– На Иртыше, в три дни от Тобольска, станица их большая стоит, – продолжил Аввакум. – Ну, нам куды деваться? Пристали к берегу. Я на носу лодии у креста стою, обняв его, а их видимо-невидимо из лесу набежало и обскочили нас с луками натягнутыми, целют стрелами, улюлюкают. Нехорошо стало…
– Ну же, батюшко, ну, – торопил, округлив глаза, Иван Васильевич. – Каковы они вблизи-то, воины Кучумские, боевиты ли?
– А всяки люди. Тож Божьи творения.
– Я о том, что мне вскоре на них идти, подводить под крепкую руку государеву. Ты, чаю, видел в городе рейтар и солдат польского строю? Тысяча! Из Москвы приданы.
– Видел, любовался их строем гусячьим. Это че же, царь православный повоевал себе иноземную затею? Как они по тайге-то строем тем пойдут на туземцев?
– Как-нито пойдут. – Воевода задумался, покрутил ус. – Капитаны у них обстрелянные… Ты, отче, далее про своё сказывай.
– А я про своё и говорю. – Аввакум наложил ладонь на руку воеводы. – Рейтары эти с виду не наши, какой они веры?
– Лютераны и католики. За денежную мзду служат государю. – Иван Васильевич поглядел на завечеревшее оконце, вздохнул. – В нашу церковь не ходят, у них своя есть в шатре походном, а в нём крест и на нём Господь распят. Тож христиане, поди.
– Поди, поди. – Аввакум убрал руку, сжал пальцы в волосатый комок, легонько запристукивал по столешнице.
Глядя на захмуревшего протопопа, воевода перевёл разговор на первое:
– Ну так што, батюшка, обскочили вас кучумцы, луки со стрелами наставили, а дале-то каво там?
– Сошел я сверху к ним на землю, крестом наперсным благословил и руки раскрылил, да и давай с имя обниматися, яко с