приходили родичи — оплакивать и поминать, что среди могил и крестов шастала поселковая ребятня, затевая спои шумные игры... Об этом помнят лишь старожилы. А когда они умрут, с ними умрет их память, и тогда это будет просто земля, на которой живут люди...
Они подошли к усадьбе Герасима. Увидев их со двора, навстречу поспешила Рая — обрадовалась, повела к дому.
— А он все время гулял, — говорила на ходу. — Только что пошел прилечь.
— Так мы не будем беспокоить, — в нерешительности остановилась Анастасия Харлампиевна. — Пусть отдыхает, да, Сережа?
— Какие могут быть возражения, — отозвался Сергей Тимофеевич. — Пусть спит, а мы посидим на моей любимой скамеечке под вишней. Рая нам все, как есть, расскажет.
— Прибыл уже командир, — появляясь на пороге проговорил Герасим Кондратьевич. — Ишь, распоряжается!.. А тут еще есть хозяин, еще не отнесли в карьер копытами вперед.
— Такого казака?! — Сергей.Тимофеевич не очень естественно передал возмущение: его поразил и обеспокоил Гераськин вид — землистая бледность, ввалившиеся глаза... И все же продолжал бодренько — То, Герасим, пусть наших врагов носят ногами вперед, а мы с тобой еще своими потопаем.
Рая украдкой вытерла набежавшие слезы. Герасим окинул гостей оценивающим взглядом, проговорил:
— А вы, эт самое, как огурчики малосольные, налитые. Море, оно, дает себя знать,
— Терпимо, — ответил Сергей Тимофеевич. Он чувствовал себя чуть ли не виноватым в том, что здоров, полон сил. Язык не поворачивался хвалиться перед тяжелобольным другом. — Терпимо, — повторил он, — только разговор вовсе не о нас. Это мы пришли тебя спросить: чего ради вздумал дурака валять?
Рая проводила их к садовой скамейке, хотела возвратиться в дом, чтобы приготовить закусить, но Пыжовы в один голос запротестовали. Удерживая Раю, Анастасия Харлампиевна сказала:
— Вот уж эта наша манера: только гость на порог — сразу его за стол. Не хотим мы, Раечка, не голодны. Можно ведь и так посидеть.
— Ты не слушай их, не слушай, — наказал жене Герасим Кондратьевич. — Там и бутылка есть. Как же, пусть Серега выпьет — ему оно только на пользу.
— Сам знаю, что мне на пользу, а что во вред, — возразил Сергей Тимофеевич. — Не затевай, Рая, ничего.
Анастасия Харлампиевна отвела Раю в сторонку. Они остановились возле летней кухни, потом вошли в нее. Проводив их взглядом, Герасим Кондратьевич удрученно заговорил:
— Плохо, Сергей. Так плохо — дальше уж некуда...
— Ну, а что все-таки признали?
— Гипертония, будь она неладная. Болезнь века.
Сергей Тимофеевич не стал говорить, что уж в данном случае век ни при чем, что Герасим подорвал свое здоровье водкой. Он глубоко убежден: трудовые перегрузки не страшны, если этот труд приносит радость, если, выполняя свое дело, человек чувствует глубокое удовлетворение, если при ЭТОМ поет его душа. Ну, а после хмельных перегрузок чего уж ждать хорошего! Разбитое тело, подавленная психика, гнетущее состояние...
— Я так и подумал, когда ты на голову стал жаловаться, — после недолгого молчания сказал он. — Но ты крепись, старина. Повышенное давление научились сбивать.
— Как потемнело в глазах да кинуло с ног, успел еще подумать: «Конец тебе пришел, Герасим...» А оно, видать, еще не время. Отходили.
— О каком времени торочишь? Каких-то пятьдесят лет... Еще жить да жить.
— Какая жизнь?.. Инвалидность дали.
— Так это временно — пока окрепнешь. Главное — поднялся. Теперь на поправку пойдет, если лечиться будешь по-настоящему.
— Лекарств надавали... А мне, Серега, сейчас бы за правое крыло паровоза, вырваться на степной простор да открыть большой клапан, прогромыхать первой весенней грозой... — И сник. — Плохо, Серега. Слабость одолевает. Ты уж извини — пойду прилягу.
Сергей Тимофеевич проводил его до крыльца.
— Выздоравливай, — сказал. — Мы еще как-то выберемся проведать.
— Все же, Серега, ты меня обидел чарку не выпил.
— Вот тогда, как придем в другой раз — обнадежил Сергей Тимофеевич.
В ответ Герасим Кондратьевич только махнул рукой, вошел в дом.
Сергей Тимофеевич заглянул к женщинам, намереваясь забрать жену и распрощаться с Раей. Но та плакала, а Анастасия Харлампиевна ее утешала. И он тоже присел на свободный стул.
— Причаровала его Людка, — причаровала, подлая, — говорила Раиса. — И все новую порчу напускает.
— Полно тебе, Раечка, возразила Анастасия Харлампиевна. — Ну кто в наше время серьезно относится к этому? Просто болен Геся. Серьезно заболел. Надо лечиться.
— Порча, стояла на своем Раиса. — Ведь совсем уже хорошо было. А перед тем, как этому случиться — какую-то женщину застукала у калитки. Издали смотрю, размахивает руками. будто с кем-то разговаривает. Подхожу ближе — никого во дворе нет, а она увидела меня, черным платком прикрыла лицо и мимо прошмыгнула...
Как все бабы, Анастасия Харлампиевна участливо слушала, кивала, хотя и понимала, что все это — плод больного воображения.
— На другой день, — продолжала Раиса, — Геся так напился, что еле до порога добрался. Тут уже я его в дом втаскивала... И в пьяном сне все с ней разговаривал, Людочкой называл. — Голос ее дрожал и от женской обиды, и от жалости к своему непутевому Гераське. Она то и дело вытирала глаза. — Утром на смену пошел, а в два часа это с ним и приключилось... Как же, Настенька, не порча? Последнее время в рот не брал спиртного и вдруг мертвецки набрался... Не иначе как порча!
Пыжовы понимали: переубеждать ее — бесполезно. Рая и сама по себе была не очень образованной — трудилась разнорабочей на заводе, а тут еще такое горе — во что угодно поверишь. Да еще нашептывание старушек-соседок, по-своему толкующих все загадочное и таинственное.
— Ничего, Рая, — подбодрил ее Сергей Тимофеевич. — Теперь-то за Герасима взялись врачи.
— Врачи врачами — пусть лечат тело, — сказала Раиса, — а я думаю еще бабку позвать. Есть у нас тут на поселке — испуг снимает, младенческие, разные порчи. Пусть и Герасиму пошепчет. Может, освободит его от чар, душу очистит. В душе у него недуг гнездится...
Домой Пыжовы возвращались расстроенными. Уж очень печальным было то, что они увидели.
— Жаль Герасима, — проговорил Сергей Тимофеевич. — По всему видно, не выкарабкаться ему, не подняться. Такой души человек, а счастье обошло.
— Жаль, — как-то уж очень резко отозвалась Анастасия Харлампиевна. — Только не надо о душе. Не было ее у него и нет.
— Что ты, Настенька? — удивился Сергей Тимофеевич.
— Эгоист твой Герасим, — непримиримо продолжала Анастасия Харлампиевна. — Злой эгоист. Послушал бы, что Рая рассказывала! Ни внимания, ни ласки, ни любви... Только и того, что сына родила. Сама удивляется, как