Он шагнул за ширму и успел подхватить меня на руки.
Я задыхалась, а сердце рвало ребра.
Оно хотело выскочить из клетки и улететь.
Когда мы уже приехали домой, мужу позвонили.
– Двенадцать ночи, кто бы это…
Он слушал, что ему говорили, а я уже знала, что ему говорят.
Он неловким пальцем нажал отбой.
– Нина Степановна…
Я прижала палец ко рту: тс-с-с. Тише. Я знаю.
Подошла к окну и раздвинула шторы, потом распахнула оконные створки. Стекло блеснуло под фонарем в жаркой ночи. Я стояла и дышала, слезы сами текли. Хорошо, что они пришли.
Я повернулась к мужу. Слезы затекали в рот.
– Надо прочитать из Псалтыри. Кафизмы…
Я не знала, какие псалмы и кафизмы надо читать. Нашла среди старинных книг Псалтырь и положила на стол.
Зажгла свечу. Открыла псалом наугад.
Я не помню номер псалма. Какая разница? Древняя речь висела в воздухе, я старалась и читала, пока свеча не догорела…
А наутро, в семь утра, я уже была в своей больнице. В моей больнице. Под моими капельницами.
Пришел доктор. Каждый раз новый доктор приходил.
То старый, то лысый, то круглый, то молодой, то морщинистый. Река врачей текла и петляла в больничных стенах и втекала в улицу, в заоконную толпу.
Этот был молодой и кудрявый, как баран. И слишком высокий, как волейболист. Чтобы присесть ко мне на койку, он сложился вдвое.
– Так, так, – сдернул с шеи фонендоскоп, я дернула вверх сорочку. – Послушаем, что слышно!
Слушал – и лицо вытягивалось.
– Все ясно. Ишемическая болезнь сердца. Фибрилляция предсердий. Пароксизмы. Ярко выраженные. Страх смерти посещает?
После смерти мамы – что я могла ответить ему?
Что да, посещает? Каждый Божий день? И вчера опять посетил?
– Еще какой, – честно сказала я.
– Паникуете?
– Еще как.
– Н-да, все как по писаному!
Он склонил баранью башку и уставился на меня выпуклыми бараньими глазами. Губами пожевал.
– Вы знаете о своей участи?
– Об… участи?
– Ну да: о том, что вас ждет.
– А что… меня ждет?
– Нас всех, понятно, ждет одно и то же.
Хохотнул. Наклонил голову в другую сторону.
– Но вы должны знать. Я перед вами честен. Я не вру. Мерцательная аритмия неизлечима. Вы будете с ней жить. И она у вас будет усугубляться. Усиливаться. Вы понимаете?
Сил не было даже кивать. Я закрыла и открыла глаза, изображая согласие.
– И нужны будут лекарства. Так, сейчас вы под кордароном. И будете под ним долго, долго… пока у вас щитовидка не перенасытится им, и вы не загремите в больницу с медикаментозным тиреотоксикозом! Кордарон, конечно, хорош…
Баранчик задумался. Играл фонендоскопом.
– А что, если попробовать ритмонорм? Пропанорм, в просторечии. По схеме: две плюс одна! Превосходное изобретение. Доктор в кармане! Будете всюду с собой носить. Как прихватит – вы сначала две таблетки, а потом, через полчасика – еще одну, и дело в шляпе! Приступ снимается как рукой. Идет? Согласны?
Я снова кивнула ресницами.
Мне нечего было ответить.
А еще через день мы хоронили маму.
И для того, чтобы я смогла ее похоронить, меня официально выписали из больницы.
А что толку меня в ней держать, когда у меня и так неизлечимая болезнь?
Мы отвезли маму в деревню и опустили в землю на маленьком сельском кладбище на берегу Волги, на обрыве над большой и сильной рекой, и там я долго стояла на коленях на разрытой пушистой земле, на примятой и срезанной лопатами траве, и молилась, как умела.
Простой черный, чугунный крест.
Венок: темно-зеленые ветки, белые бумажные розы. «Дорогой маме от любящих детей».
Для сельчан устроили нехитрые поминки. Гречневая каша, рыбные консервы, соленые помидоры, водка, селедка, ржаной.
Сын и муж пили водку. Я чуть пригубила и сидела каменно.
В ночь пришла аритмия. Она выворачивала меня наизнанку, хлестала, лупила. Я во всем перед ней была виновата.
Муж сломя голову понесся в сельскую больничку, оттуда бежали уже вдвоем: он и сельская медсестра Марья Константиновна с медицинской сумкой на плече.
– Давай лапу! Муженек, подержи жгут! Коргликон, он же дигоксин! Сейчас все как рукой… да не плачь ты!
Смерть стояла рядом и смеялась – беззубо, беззвучно.
Начались мои многолетние скитания по больницам.
В одной меня с ритмонорма перевели на соталекс. «Он же соталол, он же сотагексал! – важно поднимая палец вверх, поучал меня доктор. – Я, душенька, собаку съел на мерцалках!» Я грызла соталекс и свято верила в него. Аритмия, испугавшись нового снадобья, вежливо отступала.
На время.
А потом опять наваливалась – с новой злобной силой.
В другой больнице меня посадили на лекарство под названием «беталок ЗОК». Двойное имя. Имя и фамилия у лекарства, как у человека: Рихард Зорге, Амалия Зебальд, Беталок Зок. Немец, выходит так. Доктор гордо говорил о себе: «Я стажировался в Дании, а само лекарство шведское, оно вам однозначно поможет! Я столько народу уже им вылечил! И знаете, оно многопрофильное: и аритмию лечит, и блокады, и гипертонию! Шведы не дураки! Точно вам говорю!»
Я верила – и доктору, и шведам, и Беталоку Зоку.
Я глотала его сначала четверть таблетки, потом полтаблетки, потом таблетку, потом две таблетки в день, потом горстями. Когда увеличивала дозу – аритмия исчезала. Через две-три недели она появлялась опять: ночной призрак, прозрачный, гиблый, хохочущий надо мной и несчастным неудачником Беталоком Зоком…
В третьей больнице врач долго и больно мял и тискал мне шею. «Милочка, да у вас щитовидка не в порядке! Отсюда и аритмия! Лечите-ка щитовидную железу – и будет вам счастье! Вот вам телефончик. Лучший эндокринолог города! Прием – тысяча рублей!» Я пила препараты йода, регулярно приходила к эндокринологу и незаметно, по совету врача, совала ему гонорар в оттопыренный карман халата.
В четвертой больнице мне написали в эпикризе: «Идиопатическая форма мерцательной аритмии».
– А это не от слова «идиот»? – испуганно спросила я.
Мне объяснили, что так именуется диагноз, когда нельзя установить причину болезни.
А после выписки был снова дом, и снова два дня я жила, а на третий – опять умирала, и муж опять вызывал «Скорую», и смотрел на часы, и сжимал мои руки, и шептал: «Да что же это такое! Что же это такое!»
Я себя берегла. Лелеяла.
Я сидела сиднем, а чаще лежала, как на лежбище тюлень. Мягкие подушки, много подушек, чтобы лежать высоко, чтобы сердцу легче было. Мне сказали: от сердца помогает шоколад; и я ела шоколад сколько влезет – и шоколадные плитки, и коробки шоколадных конфет, а внутри – ромовая или коньячная начинка, это очень вкусно, это такое наслаждение. И как же не встряхнуть свое бедное сердечко хорошим заморским чаем, а к чаю-то надо вкусненький торт или сдобный крендель, как же чай-то без сладостей: мед, варенье, цукаты! Ну как больному человечку не побаловать себя!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});