решил уйти, – отвечает она.
Электра подходит ближе, в ее глазах искрится злость.
– Ты сама его оттолкнула. Ты выбрала предателя Эгисфа, и поэтому Леон ушел от нас.
Как занятно дочь подобрала слова, думает Клитемнестра. Не она ли спрашивала, считает ли мать Эгисфа красивым, и говорила, что ее восхищают сломленные люди? Когда Электра заговаривает снова, кажется, что она вот-вот сорвется.
– Леон был как отец и мне, и Хрисофемиде, и Оресту. Он заботился о нас, потому что любил тебя. – Электра делает паузу, чтобы перевести дыхание. – Ты знала, что он уйдет, если ты подпустишь к себе Эгисфа.
– Я не знала.
– Зачем он вообще тебе понадобился? – В ее голосе слышится обида. Теперь она похожа на хнычущего ребенка.
Неужели Электра сама хотела заполучить Эгисфа? Клитемнестре казалось, что интерес дочери к нему был не более чем прихотью, загадкой ее непостижимой натуры.
– Почему ты выбрала его и отослала Леона? – повторяет Электра.
– Я не хотела, чтобы Леон ушел.
– Тогда почему ты ему об этом не сказала?
– Царицы никогда не умоляют.
– Значит, его прогнала твоя гордыня?
Клитемнестра встает.
– Ты злишься, потому что хотела Эгисфа для себя?
Электра злобно прищуривается.
– Хотела, но я бы никогда не пошла на это, потому что понимаю, что к некоторым вещам лучше не притрагиваться, как и к некоторым людям. – Боль плещется в ее глазах, почти как живое существо. – Но ты всегда брала, что хотела, сколько я себя помню. Ты забрала себе внимание отца, любовь Ифигении, ты всё забрала.
– Ты думаешь, я жаждала внимания вашего отца? – отвечает Клитемнестра, чуть не срываясь на крик, всё ее тело ломит от гнева. – Чудовища, который убил моего мужа и забрал меня себе?
– А что насчет того, чего хотела я? – не уступает Электра. – Всё это ты тоже забрала. Преданность народа, уважение Ореста, обожание Леона.
Всего, что у меня есть, мне пришлось добиваться.
– Ты думаешь, это вызов? Состязание между мной и тобой?
– Да.
– Ты ничего не знаешь об этом, – говорит Клитемнестра, заостряя свои слова, как лезвия. – Ты не понимаешь, что такое настоящее состязание. Когда я была ребенком и жила в Спарте, мать била меня, если я проигрывала забег. Она унижала меня. Отец оставлял меня без еды. Жрица меня секла. Вот это испытания. Это сражения. А то, на что жалуешься ты, всего лишь детские прихоти, но ты уже не ребенок.
– Разве ты не понимаешь? Твое детство… В этом ты тоже победила. Ты побеждала в играх и соревнованиях, ты пережила побои, порки, ты охотилась и убила рысь! А что сделала я? Ничего. – Ярость исчезла с лица Электры, и на нем снова появилось пугающее хладнокровие. Клитемнестра делает глубокий вдох. Разговаривать с дочерью куда труднее, чем сражаться на поле боя, потому что ее следующее слово невозможно предугадать.
– Ты просто не замечаешь того, что делает особенной тебя, – говорит Клитемнестра. – Ты всё превращаешь в соревнование, но отказываешься признавать, что ты не такая, как я, и это хорошо. Твоя тетя Елена вела себя точно так же, когда мы были детьми. Однажды она сказала, что завидовала мне, потому что я всегда была в центре внимания. А ведь как человек она была намного лучше меня.
– Я не Елена. – Электра распрямляет плечи. Стоит твердо, как дерево, которое невозможно согнуть. – И я не Ифигения.
– Нет, ты не она.
Ифигения никогда не была завистливой или злой. Она была совершенно не такой, как все.
Электра таращится на нее, словно пытается пронзить ее череп и прочесть мысли, а затем произносит слова, которых Клитемнестра надеялась никогда не услышать:
– Порой мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить.
Она выскакивает из мегарона во внутренний дворик. Стражники расступаются, чтобы дать ей дорогу, она всматривается в их лица, они кажутся ей уродливыми и перекошенными. Она проходит мимо стражей и мимо каменных грифонов, которые словно бы истекают кровью. Всё вокруг искажается и теряет форму: колонны превращаются в мечи, слуги – в диких зверей. Амфоры и корзины в их руках напоминают трупы.
Иногда мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить.
Она добирается до комнаты Хрисофемиды. Эта часть дворца залита ярким светом, всё вокруг снова приобретает четкие очертания. Она хватается за грудь, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Хрисофемида еще в постели, спит, окруженная облаком волос, разметавшихся по подушке. У окна сидит Эйлин и полирует украшения. Заметив Клитемнестру, она встает.
– Вам нехорошо, – говорит она.
Клитемнестра знаком просит Эйлин сесть и сама усаживается рядом. Эйлин молча чистит камни, давая ей отдышаться, подносит каждый к свету, чтобы убедиться, что они сверкают, а если находит тусклую грань, осторожно проходит по камню мягкой тканью. Размеренное дыхание Хрисофемиды убаюкивает, точно колыбельная.
Иногда мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить.
– Моя дочь презирает меня, – говорит Клитемнестра.
Эйлин откладывает тиару и ткань в сторону и обращает на Клитемнестру сочувственный взгляд.
– Я уверена, она не произносила этих слов.
– Она использовала другие, куда хуже.
– Вы же знаете, какая она, – отвечает Эйлин, взяв госпожу за руку. – Она носит в своем сердце печаль, а потом выпускает ее ненавистью. Но она вас любит.
– Я так не думаю, Эйлин.
– Электра росла в тени. Ифигения была старше и лучше во всем, а Орест мальчик, – им доставалось всё внимание. Ей было трудно.
Клитемнестра отдергивает руку.
– Знаешь, что трудно? Потерять свое дитя. Я посвятила им всю свою жизнь. Я воспитала в них силу, я боролась, чтобы они знали, как нужно править. И в ответ я жду от них преданности.
– Электра потеряла сестру, – говорит Эйлин, беря в руки пару сережек. – Когда вы вернулись из Авлиды, она каждую ночь сидела под дверями ваших покоев и слушала, как вы рыдаете. Когда она уже не могла выносить эти звуки и порывалась что-то с собой сделать, к ней приходил Леон и не оставлял ее до самого утра. – По лицу Эйлин пробегает робкая печальная улыбка. – Пусть он и не ее отец, но она любила его.
Клитемнестра чувствует, что внутри нее как будто что-то прогнило.
– Он ушел, а я его не остановила.
– У вас не было выбора. Если бы вы остановили его, он бы остался здесь, ненавидя вас. Если бы вы побежали за ним, то опозорили бы себя.
Хрисофемида ворочается во сне. Солнце льется на нее, точно дождь золотого света. Когда в детстве Хрисофемида отказывалась спать, Клитемнестра выходила с ней на солнце, и