Читать интересную книгу Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— С Женни? — переспросила г-жа де Фонтанен. От этих двух слов, брошенных Даниэлем, тревога, притаившаяся в ее душе, вдруг приняла вполне отчетливую форму. Тревога? Нет, пожалуй, определилось какое-то мимолетное впечатление, которое ей запомнилось из-за ее способности все воспринимать особенно чутко. И ее сердце мучительно сжалось: душа ее обратилась к всевышнему с пылкой мольбой: «Не оставь нас, господи!»

Вернулись с прогулки и остальные.

— Как вы легко одеты, мой друг, — воскликнул Жером. — Берегитесь: сегодня вечером прохладно, не то что все эти дни.

Он принес из передней шарф, укутал ей плечи. И, заметив, как Женни волоком тащит по песчаной дорожке шезлонг, сплетенный из ивовых прутьев, — ей было предписано лежать после еды, и она оставила его под платанами, — ринулся ей на помощь и сам водворил его на место.

Нелегко было ему приручить эту дикую пташку. Детство Женни прошло в такой духовной близости с матерью, что все тягостные переживания г-жи де Фонтанен косвенно отражались и на ней, и судила она об отце, не зная снисхождения. Но Жером, восхищенный тем, какое превращение произошло с Женни, сколько в ней появилось женственности, оказывал ей бесчисленные знаки внимания и пускал в ход все свое обаяние с такой готовностью услужить и в то же время с такой сдержанностью, что девушка была тронута. Как раз сегодня ему удалось поговорить с дочерью, разговор был непринужденный, дружеский, и Жером до сих пор пребывал в умилении.

— Нынче вечером розы как-то особенно душисты, — произнес он, мерно покачиваясь в качалке. — А кусты «Славы Дижона», те, что рядом с голубятней, сплошь усыпаны цветами.

Даниэль поднялся.

— Мне пора, — сказал он и, подойдя к матери, поцеловал ее в лоб.

Она сжала ладонями его щеки, пристально поглядела на него и шепнула:

— Взрослый мой сын!

— Давай я провожу тебя до станции, — предложил Жером. После утренней прогулки его так и подмывало хоть ненадолго сбежать из сада, где он провел две недели в затворничестве. — А ты не пойдешь, Женни?

— Я останусь с мамой.

— Угости-ка меня папиросой, — сказал Жером, подхватив под руку Даниэля (после своего возвращения он не покупал табак, не желая выходить из дому, — пришлось отказаться от курения).

Госпожа де Фонтанен проводила взглядом уходивших мужчин. Она услышала, как Жером спросил:

— Как по-твоему, раздобуду я восточный табак на вокзале?

Немного погодя они скрылись под сенью елей.

Жером шел плечом к плечу с молодым красавцем, — вот какой у него сын! Сколько обаяния таилось для него в каждом молодом существе! Правда, обаяния, приправленного ядом сожаления. И это чувство мучило его каждодневно с той поры, как он приехал в Мезон: облик Женни то и дело пробуждал в нем тоску по невозвратной юности. Как он исстрадался еще сегодня, на теннисной площадке! Ах, эти ясноглазые юноши и девушки, растрепавшиеся от беготни по корту, небрежно одетые, что не мешало им излучать всепобеждающее очарование молодости; эти гибкие тела, залитые солнцем, — даже запах пота у них какой-то свежий и здоровый! С какой убийственной ясностью за несколько минут, проведенных там, он постиг, как принижает человека возраст! И испытал стыдное, гадливое чувство оттого, что теперь каждый день вынужден бороться с самим собою, со своим увяданием, своей неопрятностью, запахом своего стареющего тела, бороться со всеми предвестниками того окончательного распада, который уже в нем начался! И, сравнивая свою отяжелевшую поступь, одышку, какую-то вымученную бодрость с гибкостью и стремительностью сына, он рывком выдернул руку из-под его руки и, не в силах утаить зависть, воскликнул:

— Эх, милый мой, мне бы твои двадцать лет!

Госпожа де Фонтанен не стала прекословить, когда Женни заявила, что хочет побыть с ней вдвоем.

— Знаешь, родная, у тебя утомленный вид, — сказала она дочери, когда они остались наедине. — Ступай-ка лучше спать.

— Ну нет. Ночи и без того теперь такие длинные, — возразила Женни.

— Ты что же, плохо стала спать?

— Плоховато.

— Отчего же, родная?

Госпожа де Фонтанен с таким выражением произнесла эти слова, что они приобрели какое-то особенное значение. Женни удивленно взглянула на мать и сразу поняла, что сказала она так неспроста — вызывает ее на откровенный разговор. Она как-то безотчетно решила не поддаваться, и решила не из скрытности, а оттого что никогда не раскрывала душу, если ей казалось, что ее к этому принуждают.

Госпожа де Фонтанен притворяться не умела; обернувшись к дочери, она внимательно и прямо смотрела на нее в пепельном свете сумерек, надеясь, что ласковый взгляд пересилит холодную замкнутость Женни, которая так отдаляла их друг от друга.

— Ну вот, мы с тобой и одни, — снова заговорила она, слегка подчеркивая смысл сказанного и словно испрашивая этим прощение у дочери за то, что возвращение отца нарушило их близость, — и мне хотелось бы кое о чем потолковать с тобой, родная… Речь идет о Тибо-младшем, я с ним вчера встретилась…

Тут она остановилась: говорила она без околичностей, пока не приступила к главному, а сейчас и сама не знала, как быть дальше. Но она так тревожно склонилась над дочерью, что сама поза как бы договаривала недосказанное и явно вопрошала.

Женни молчала, и г-жа де Фонтанен, медленно отстранясь от нее, выпрямилась, отвела от нее глаза и стала смотреть на сад, уже окутанный темнотой.

Так прошло минут пять.

Ветер свежел. Г-же де Фонтанен показалось, что Женни вздрогнула.

— Тебя продует, пора возвращаться в комнаты.

Теперь ее голос звучал, как обычно. Она все обдумала: настаивать не стоит. И была довольна, что завела этот разговор, уверена, что Женни понимает ее, и уповала на будущее.

Они встали, прошли в прихожую, так и не обменявшись ни словом, и почти в полной темноте поднялись по лестнице. Г-жа де Фонтанен оказалась наверху первой и ждала на площадке у двери, ведущей в спальню Женни, — хотела поцеловать дочь на сон грядущий, как у них было заведено. Лица девушки она не различила, зато почувствовала, что та вся напряглась, словно восставая против поцелуя; мать прижала ее лицо к своему — щекой к щеке; движение это говорило о нежном сочувствии, но Женни резко отвернулась — из духа противоречия. Г-жа де Фонтанен смиренно отступила и пошла дальше — к себе в спальню. Но она заметила, что Женни так и не отворила дверь в свою комнату и не вошла туда, а идет вслед за ней, и тут же услышала ее голос, — девушка говорила громко, возбужденно, не переводя дыхания.

— Держись с ним холоднее, мама, раз ты находишь, что он к нам зачастил, вот и все!

— Кто зачастил? Жак? — воскликнула, оборачиваясь, г-жа де Фонтанен. — Да ведь он не показывается у нас вот уже недели две, а то и больше!

(И в самом деле, узнав от Даниэля о приезде г-на де Фонтанена и о том, как нарушен весь уклад жизни в семье, Жак, опасаясь быть навязчивым, решил у них не бывать.) Да и оттого, что Женни далеко не столь аккуратно стала ходить в клуб, оттого, что старательно избегала Жака и часто, подождав, пока его не пригласят играть, украдкой убегала, почти и не поговорив с ним, — они редко встречались за последние две недели.

Женни решительно вошла в спальню матери, прикрыла дверь, да так и осталась стоять молча, с независимым видом.

Госпоже де Фонтанен до боли стало жаль ее, и она произнесла — лишь ради того, чтобы Женни легче было признаться:

— Уверяю тебя, родная, я так и не поняла толком, что ты хотела сказать.

— И зачем только Даниэль вздумал вводить в наш дом всех этих Тибо? — раздельно и запальчиво выговорила Женни. — Ведь ничего бы и не случилось, если б он не питал столь непостижимые дружеские чувства к этим субъектам!

— А что все-таки случилось, родная? — спросила г-жа де Фонтанен, и сердце у нее зачастило.

Женни вскипела:

— Да ничего не случилось. Просто я не так выразилась! Но вот если б Даниэль, ну и ты, мама, если б вы оба вечно не звали в гости братцев Тибо, я бы не… я бы…

И голос у нее пресекся.

Госпожа де Фонтанен собралась с духом:

— Вот что, родная, объясни-ка мне все как есть. Может быть, ты подметила, что со стороны… по отношению к тебе… проявляется какое-то… какое-то особое чувство?

Не успела она договорить, как Женни склонила голову, словно подтверждая ее слова. И тотчас же представила себе сад, залитый лунным светом, калитку, свою тень на стене и то, как повел себя Жак, как тяжко оскорбил ее; но она решила ни за что не рассказывать об этом жутком мгновении, которое до сих пор неотступно, днем и ночью, напоминает ей о себе; ей казалось, что, храня его в своей душе, она вольна была относиться к выходке Жака, как ей самой вздумается, — то ли приходить от нее в ярость, то ли в смятение.