«Вот с этим я никогда не соглашался. Если человек ещё не умер, надо верить всегда самому, что ты сможешь его вернуть к жизни!»
Я стала очень внимательна к приходам Е.М.Лившица, искренне им радовалась, сразу уходила, стараясь не мешать. Я надеялась, что Женька своей врождённой цепкохвостостыо капуцина может заставить Дау заняться книгами. Видя моё расположение к нему, Женька решил, что я, наконец, поумнела и поняла, что он, Лившиц, есть необходимое приложение к Ландау!
Итак, Женька осмелел, стал приходить очень часто.
Международная почта, которая приходила в первые годы после автомобильной катастрофы, была обильна. Была не распечатана, занимала все пустые чемоданы, антресоли и кладовую. Когда Е.М. высказал желание просмотреть её, я очень обрадовалась, предоставив почту в его полное распоряжение. Это была работа не одного дня. Он приходил, я ему отдавала тюки с почтой. Он почти все отправлял на свалку. Мне было очень жаль, что я не знала языков, не могла прочесть письма. Дау тихонько попробовал протестовать, но Женька на него накинулся: «Дау, я все выбрасываю потому, что это ненужный хлам. В основном весь мир захотел иметь твой автограф! Из научной почты если и есть что стоящее, все уже устарело».
Мои отношения с Женькой несколько наладились. Придя в один из дней, он принёс ящик, поставил на стол и сказал: «Кора, это те медикаменты, которые остались неиспользованными». Когда он ушёл, мы с Танечкой вынули медикаменты в американской упаковке. Это был нистатин. Срок годности давно истёк. Меня удивило, почему он их сам не выбросил, а принёс мне, чтобы это сделала я. Когда на следующий день он пришёл разбирать почту, я его, конечно, не спросила, почему нистатин застрял у него, в результате чего грибки у Дау сожрали всю кишечную флору. Лившиц не был в курсе того, как мы с Вишневским выводили грибки.
Ещё в нейрохирургии, когда Гращенков не знал о моей размолвке с Лившицем, он при мне по-деловому подошёл к Женьке и сказал: «Евгений Михайлович, моему больному очень нужен такой-то препарат. Конечно, вам признательные родственники все оплатят». Тогда этому не придала значения, не запомнила названия препарата. А теперь я думаю, что на нистатин покупателя не нашлось.
Радиоприёмник я установила у постели Дау. Не вставая, он привык слушать новости.
Вдруг он, рывком выключив радио, мне сказал: «Только что убит президент Америки Кеннеди».
После этого сообщения я перенесла телевизор в комнату Дау. Мы стали ежедневно тщательно следить за телевизионными передачами. Вдруг увидели: отчаянно мчалась молодая женщина, она кричала: «Нет! Нет! Нет!». Телевизионные камеры проводили её до клиники, двери клиники распахнулись перед ней и поглотили её! Там медики тщетно пытались спасти жизнь своего президента. Но Жаклин Кеннеди впустили в клинику к мужу.
В эти дни американской трагедии мы с Дау все время следили по телевизору за трагическими событиями американского народа. Дау без конца повторял: «Вот бандиты! Убить собственного президента! И это не единственный случай в истории Америки». И он мне рассказал, как актёр-убийца со сцены в упор застрелил великого американского президента Линкольйа!
Потом смотрели похороны Джона Кеннеди. Жаклин шла как истукан, окаменев. О, сколько было трагедии в её шагах! Как она шла! Как она ещё могла управлять своим двигательным аппаратом! Тогда я не знала, что и меня это ждёт!
Глава 52
Очень часто А.А.Вишневский навещал Дау. Они нашли общий язык сразу. У них было много общего — талант, интеллект, любовь к женщинам. С первого часа знакомства у них сложились дружеские отношения. Александр Александрович не сомневался, что мозг Ландау без травмы. Он ни разу его не спросил, какой сегодня день, месяц, число! Он первый из врачей придавал большое значение жалобам больного на боль. Несмотря на свою медицинскую профессию, он сумел сохранить доброе человеческое сердце! Как это важно для человечества! О, медики, будьте внимательны к жалобам больных!
— Лев Давидович, попробуй описать, какие боли у тебя в ноге.
— Александр Александрович, как будто бы тысячи раскалённых иголок вонзаются в кончики пальцев на левой ноге.
— А в животе?
— То же самое. Тысячи раскалённых иголок сверлят мой живот.
— Нет сомнения, у тебя сломанные кости таза зажали корешки нервов, которые дают разветвление, пронизывая кишечник и концы пальцев. Это очень болезненно. Во время второй мировой войны были такие ранения, когда нервы прорастут, боли исчезнут. Но этого долго ждать. Я попробую, может быть, при помощи новокаиновых блокад мне удастся нащупать точку, где зажаты нервы. Если мне это удастся, я быстро тебя освобожу от этих болей. Я привёз свои инструменты, хочу сейчас попробовать. Ты не возражаешь?
— Александр Александрович, я вам очень благодарен. Я готов в любой момент подвергнуться любым пыткам: постоянно ощущать эти боли — уже выше моих сил!
Александр Александрович в ванной принялся тщательно, как перед операцией, мыть руки. Специальными щётками, привезёнными им с собой. Но когда он достал уже в резиновых перчатках свой стерильный шприц, взглянув на иголку длиной в четверть метра, я испугалась, ушла вниз. Александр Александрович сказал, что через прямую кишку он будет шприцем искать место в тазу, где зажаты нервы.
Первая блокада не принесла положительных результатов. Александр Александрович был расстроен. Он сказал:
— Лев Давидович, я хочу повторить эту же блокаду, но у себя в клинике, в своей операционной. Здесь мало света. Эти блокады я люблю делать в своей операционной. Лев Давидович, я бы тебя с удовольствием взял к себе в клинику, ведь ты ещё клинический больной, но мой новый клинический корпус только начали строить, а в старинных московских клиниках при палатах отсутствуют санузлы. Тебе в них не улежать!
С Вишневским договорились, что он позвонит заранее, назначит время, и мы с Танечкой повезём Дау к нему в клинику и оставим его примерно на 4 часа.
Как только Дау разрешили вставать, я Танечке дала отпуск. Во мне жил страх: если при нем будет Танечка, он опять заставит его водить и повиснет на ней. Меня он жалел. Первые его шаги после 4-месячного лежания на спине были трудными, я шла сзади, страховала. Ходить он стал хуже, вставал с большим напряжением, но все-таки помнил, что он все может сам.
Днём и ночью без подмены, почти без сна, мне было очень трудно. Основная трудность заключалась в том, что Даунька не мог сам надевать протезные ботинки, их нужно было туго шнуровать, они были длинные и надо было хорошо завязывать шнурки, а это он делать не мог, так как два пальца на левой руке были искалечены. Вывихи в суставах нейрохирурги без рентгена, без вправления подвергли массажу. Я уже это описывала. Когда Топчиев помог мне взять Дау от нейрохирургов, суставы пальцев погибли безвозвратно.