Но времена менялись, и на сей раз враг явился не один, а с оружием. Особенным оружием. Скриптором. Неслыханное, невиданное всем Крайним Севером зрелище; ибо магия амнов — презренная и малодушная уловка по нашим варварским меркам. Для тех же, кто вздумает отважиться на подобную трусость, заполучить наёмников из числа скрипторов, хоронящихся под рукой Амн, — чересчур роскошное удовольствие. Но, разумеется, не для самих Арамери.
(Глупая, недалёкая девчонка. У меня же полным-полно денег. Что мешало мне отправить на защиту Дарра своего скриптора? Но, раз уж пошло на то, я по-прежнему та же грязная маленькая дикарка; мне и в голову не придёт подобное бесчестие; а теперь уже слишком поздно.)
Скриптор, почти ровесник Вирейна, чертит печати сигилов на бумаге и облепляет ими несколько деревьев, а после отступает назад. Столп раскалённого добела пламени выжигает сквозь заросли противоестественно прямую прогалину. И шквал этот несётся, вперёд и вперёд, на многие мили вперёд, под самые створы каменных стен Эрребейи, разнося их вдребезги. Хитро; охвати они огнём все леса целиком, и пожару полыхать бы долгие-долгие месяцы. Здесь же — лишь узкая тропа. Когдя пламя довершает свою работу, скриптор бросает вдогонок ещё пару словес божественного наречия, и огонь унимается окончательно, улегаясь пеплом и пылью. Путь свободен, не беря в расчёт раздроблённые обуглившиеся стволы, торчащие тут и там, да перегораживающие дорогу выгоревшие до неузнаваемости останки зверей и птиц. До Эрребейи — рукой подать; достичь её сроку — не более дня.
Какое-то шевеление на опушке. Кто-то выживший бредёт, слепо оступаясь на каждом шагу, едва не теряя сознания от удушливого дыма. Мудрейшая? Нет, быть того не может, мужчина… мальчик, подросток, почти ребёнок, слишком юный, чтобы произвести на свет дочерей. Откуда ему здесь взяться? Мы ни разу не отправляли подобных мальчишек на убой. Знание сходит в разум, отчётливо отражаясь в зрачках: народ мой доведён до отчаяния. До последней черты. Даже дети должны сражаться, дабы дать нам возможность выжить.
Рой вражеских солдат тучно, словно набежавшие муравьи, сгущается вкруг маленькой фигурки. Нет, не предавая и его смерти. Но, сковывая цепью, сажают в подводу с припасами и ташат за собой в победном марше по нашим землям. Достигни они Эрребейи, и его как трофей выставят напоказ, отравляя гречью поражения наши сердца… ох, вот как всё случится. Мужчины наши — ценнейшее из драгоценных сокровищ Дарре. И в духе врагов перерезать этому несчастному глотку прямо на ступенях священного Сар-эн'на-нем, лишь бы поболе просыпать соли на наши незаживающие раны, лишь бы боль наша не знала ни сна, ни передышки.
Мне самой следовало послать скриптора.
* * *
Бальная зала Небес: безмерно огромная, с потолком, теряющимсся где-то высоко над головой, и стенами, расцвеченными светом, переливающимся как жемчужные перлы (живей прочих дворцовых камор), розовеюще-блеклыми, ровно лепестки роз. После прочей безжалостной белизны, болезненно отдающейся в глазах; эта лёгкая рябь, перемежающая стены, казалась непривычно яркой. Живой. Грозди канделябров, подобно ночному небу, испещрённому звёздами, раскачивались высоко над головой; в воздухе плавно стремилась мелодия (очередное тяжеловесное и вычурное творение, из тех, что особенно по вкусу амнийцам) — секстета музыкантов расположилась невдалеке на помостах. Полы, на удивление, отличались от привычной небесной то ли материи, то ли плоти: начищенные и золотистые, цвета полированного тёмного янтаря. Но быть последним он никак не мог — нигде не было видно ни шва; а вздумай неведомый строитель обойтись одним цельным куском, то сюда потребовалась глыба янтаря размером с приличный взгорок. Однако, всё говорило в пользу моего предположения. По крайней мере, по виду.
Ах да, и люди, заполнявшие всё это переливающееся великолепие. Я до глубины души была ошеломлена сгрудившейся здесь толпою гостей (да что там — толпой! тьмой-тьмущей), пожаловавших сюда согласно специльным разрешениям, дозволяющим всем им оставаться в Небесах. На эту, одну-единственную ночь. Должно быть, не меньше тысячи приглашённых слонялось передо мной: самодовольные, надутые как павлины чистокровные; достойнейшие из достойнейших служителей закона, назойливые как мухи; напыщенные короли и королевы из тех могущественных и славных земель, в сравнении с которыми и я, и мой Дарр казались мелкими сошками; знаменитейшие персоны из рядов искусства, завзятые кокотки и видные куртизанки; иначе говоря, все знатнейшие и именитые персоны, от мала до велика. Растрачивая последние оставшиеся мне деньки жизни, я, с головой погрязнув в собственных бедствиях, должно быть, словно ослепла, раз мимо меня прошли (вернее — проехали), незамеченными, экипаж за экипажем, карета за каретой, весь отчий день снующие во дворе Небес. (Лишь так этакое сборище могло беспрятственно пронестись во дворец). Моя собственная вина. Моё упущение.
Я бы с радостью, войдя внутрь, поскорей затерялась во всеобщей гурьбе, слившись с толчеей. Если б могла. Все вокруг сновали в идеально-белом, церемониальном цвете, положенным на Небесах согласно традиции для подобных торжественных событий. Лишь я одна была серовато-бурым пятном, выбивающимся из общего ряда. Впрочем, так или иначе, мне в любом случае не удалось бы просто исчезнуть, ибо стоило войти и застыть у вершины лестницы, близстоящий слуга — затянутый в незнакомого вида странную форменную ливрею (даю слово, прежде мне не попадалась на глаза ни одна такая) — деловито прочистив горло, громогласно взревел на весь зал (я аж дрогнула, пожалев, что нельзя, да и нечем, заткнуть уши):
— Леди Йин Арамери, избранная Наследником Декарты, милосердного и благосклонного нашего стража всеях Ста тысяч Королевств! Почётная гостья наша!
Вынужденная замереть, так и не двинувшись дальше первой ступеньки, я стояла, выпрямившись, понукаемая, обшариваемая каждой парой из сотен глаз, враз обернувшихся на меня.
Стояла, никогда прежде, за всю мою жизнь, не выставляемая напоказ перед подобным полчищем. Паника на мгновение взбудоражила тело, от головы до пят, вкупе с несусветной, взявшейся из ниоткуда уверенностью: Они знали. Они всё знают. Все они знают. А как же иначе? Грянули учтиво-вежливые сдержанные рукоплескания. Лица многих осветили улыбки, но подлинным дружелюбием там и не пахло. Интерес, да, — заинтересованность того деловитого рода, когда у тебя перед носом призывно машут призовой телухой, которую невесть как скоро распнут на заклание и разложат по тарелям персон, меченных особой привилигией. Какова она придётся на вкус, а? Мне представились как наяву их многозначительные, оценивающие, поблёскивающие от алчности, жадные взоры. Если бы только и нам удалось урвать кусочек…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});