прошла на кухню. Кухарку только что разбранили, и потому она была в отвратительном настроении. Она обрадовалась, что может на ком-то сорвать досаду: Сара явилась как раз вовремя.
– Наконец-то! – набросилась она на Сару. – Я думала, вы всю ночь прогуляете!
– Вот покупки, – сказала Сара, выкладывая их на стол.
Кухарка внимательно всё осмотрела, бормоча что-то про себя.
– Можно мне поесть? – спросила Сара слабым голосом.
– Чай давно уже отпили, – отрезала кухарка. – Нешто я буду вас поджидать?
Сара помолчала.
– Я сегодня не обедала, – тихо сказала она наконец.
Она говорила тихо, ибо боялась, как бы голос её не задрожал.
– В кладовке есть хлеб, – сказала кухарка. – В такой час нечего рассчитывать на что-нибудь другое.
Сара пошла в кладовую и нашла хлеб. Он был сухой и чёрствый. Кухарка до того разозлилась, что больше ничего ей не дала. Срывать зло на Саре было самое простое и безопасное дело. Сара с трудом поднялась по трём – таким длинным! – пролётам лестницы, ведущей на чердак. Когда Сара уставала за день, лестница казалась ей такой крутой и бесконечной! Ей чудилось, что сегодня она ни за что не дойдёт доверху. Несколько раз она останавливалась передохнуть. Дойдя до последней площадки, она с радостью увидела перед своей дверью полоску света. Значит, Эрменгарде удалось пробраться к ней! Это её немного утешило: присутствие толстушки Эрменгарды, закутанной в красную шаль, немного согреет её. Так неприятно входить в пустую комнату!
Да, Сара не ошиблась. Открыв дверь, она увидела Эрменгарду: та сидела на кровати, подобрав под себя для безопасности ноги. Она так и не смогла привыкнуть к Мельхиседеку и его семье, хотя следила за ними с неотступным вниманием. Однако, оставаясь одна на чердаке, Эрменгарда всегда устраивалась на кровати в ожидании, когда вернётся Сара. В этот вечер она ужасно перепугалась, потому что Мельхиседек вылез из норки и так и шнырял вокруг, а потом вдруг встал на задние лапки и, глядя на неё, принюхался. Эрменгарда только тихонько вскрикнула.
– Ах, Сара, до чего я рада, что ты вернулась! – воскликнула она. – Мельхи всё тут обнюхал. Я пыталась его уговорить, чтобы он вернулся в норку, но он – ни в какую! Ты знаешь, я к нему хорошо отношусь, только не люблю, когда он меня обнюхивает. А вдруг он на меня прыгнет, как ты думаешь?
– Не прыгнет, – отвечала Capa.
Эрменгарда пододвинулась поближе и взглянула на Сару.
– Ты, видно, очень устала, – сказала она. – Ты такая бледная.
– Да, я устала, – согласилась Сара, опускаясь на скамеечку. – А вот и Мельхиседек, бедняжка, – пришёл за своим ужином.
Мельхиседек и впрямь вылез из своей норки, словно заслышав её шаги. Сара не сомневалась, что он их узнаёт. Он смотрел на Сару с любовью и ждал, но Сара сунула руку в карман и вывернула его наизнанку, качая головой.
– Прости, Мельхиседек, – сказала она. – У меня ни крошки не осталось. Ступай домой и скажи жене, что мой карман пуст. Боюсь, что я про тебя забыла, потому что кухарка и мисс Минчин так на меня напустились!
Мельхиседек как будто понял её слова и покорно отправился восвояси.
– Сегодня я тебя, Эрми, не ждала, – сказала Сара.
Эрменгарда потуже закуталась в красную шаль.
– Мисс Амелия ушла к своей старой тётке и останется у неё ночевать, – объяснила Эрменгарда. – А кроме неё, никто к нам в спальни не заходит. Я могу здесь хоть до утра оставаться, если захочу.
И с грустью прибавила, кивнув на стол, стоявший под окном:
– Сара, папа прислал мне ещё книг. Вот они.
Сара вскочила и подбежала к столу. Схватив том, лежащий сверху, она стала быстро его просматривать.
– Ах, как чудесно! – воскликнула она. – «Французская революция» Карлайля![21] Я так хотела её почитать.
– А я не хотела, – сказала Эрменгарда. – Но если я её не прочитаю, папа рассердится. Он думает, я всё запомню, и будет со мной её обсуждать. Что мне делать?
Сара положила книгу и поглядела на Эрменгарду; от волнения щёки её вспыхнули.
– Послушай, – проговорила она, – если ты дашь мне ненадолго эти книги, я их прочитаю… и всё тебе потом расскажу… так расскажу, что ты всё запомнишь.
– Правда?! – вскричала Эрменгарда. – Ты думаешь, тебе это удастся?
– Конечно, – ответила Сара. – Малыши помнят всё, что я им рассказываю.
– Сара, – сказала Эрменгарда, и лицо её озарилось надеждой, – если ты это сделаешь, я… я тебе что угодно отдам.
– Мне ничего не нужно, – сказала Сара. – Мне нужны только твои книги. Твои книги!
Глаза её широко раскрылись, грудь вздымалась.
– Так возьми их, – сказала Эрменгарда. – Я бы рада была их читать, но не могу. Я глупая, а папа – умный, ему хочется, чтобы я поумнела.
Сара раскрывала одну книгу за другой.
– А что ты скажешь отцу? – спросила она с сомнением.
– Ничего не скажу, – отвечала Эрменгарда. – Пусть думает, что я их прочитала.
Сара положила книгу и медленно покачала головой.
– Это будет похоже на ложь, – сказала она. – А лгать, ты ведь знаешь, нехорошо и к тому же это так низко! – И она задумчиво прибавила: – Иногда я думаю: я могу совершить злой поступок, приду вдруг в ярость, когда мисс Минчин меня обидит, и убью её… но сделать что-то низкое я не смогу… А почему бы тебе не сказать отцу, что книги прочла я?
– Он хочет, чтобы я их читала, – отвечала Эрменгарда, несколько растерявшись от такого неожиданного поворота.
– Он хочет, чтобы ты знала, что в них, – сказала Сара. – И если я тебе их расскажу так, что ты всё легко запомнишь, он, по-моему, обрадуется.
– Он обрадуется, если я хоть что-то выучу, а как я это сделаю – не важно, – с грустью отвечала Эрменгарда. – Ты бы на его месте тоже обрадовалась.
– Ты же не виновата, что… – начала Сара, но тут же опомнилась и остановилась. Она чуть было не сказала: «Ты же не виновата, что ты такая глупая».
– Что? – переспросила Эрменгарда.
– …что тебе трудно учиться, – сказала Сара. – Тебе ученье не даётся, а мне даётся легко – вот и всё.
Она всегда относилась к Эрменгарде с нежностью и старалась, чтобы та не очень замечала разницу между ними. Сара посмотрела на её круглое лицо, и в голову ей пришла неожиданная мысль, мудрая не по годам.
– Знаешь, – сказала она, – может быть, хорошие способности ещё не всё. Гораздо важнее быть доброй. Если бы мисс Минчин знала всё-всё на свете, но оставалась бы такой же, как сейчас, она всё равно вызывала бы отвращение и всеобщую ненависть. Умные люди часто делали много