Как-то ей позвонил Голдштейн.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответила она и почувствовала — только от звука его голоса ей захотелось… Она вспомнила утреннее прощание, и воспоминание об этом пронеслось перед ее мысленным взором как неприличный фильм.
— Как ты? — спросил он.
— Прекрасно. А ты? — она старалась говорить односложно, чтобы не выдать себя.
— Топаз, ты превращаешься в желе, — нарочито строго сказал Джо.
— Да, — ответила она, оглянувшись, не смотрит ли кто.
— Может, мне повесить трубку?
— Да.
В тот вечер, когда они вернулись домой, Джо принес желе и мороженое и захотел все это есть с ее живота. Тогда еще плоского.
Их ссоры — тоже целая эпопея. Они ссорились из-за того, как оба мною работают. Из-за того, что Топаз вряд ли стоит вести машину по дороге на работу. Из-за отпуска по беременности: брать ли отцу отпуск вместо матери или нанять няню.
— Шесть недель недостаточно, — продолжал уверять Голдштейн. — Ты будешь привязана к ребенку по крайней мере три месяца.
— И ты еще осмеливаешься говорить мне, что я буду привязана! — выпалила в ярости Топаз. — Мне его носить девять месяцев! Я чувствую каждый его удар. И если ты хочешь сидеть дома три месяца на привязи — давай! А от меня не жди, что я превращусь в Мэрилин Куэйл.
— Не смеши, — сердито возражал Джо. — Я не могу оставаться дома. Я занят на Эн-би-си.
— А я занята в «Америкэн мэгэзинз».
— Да что ты? А я и не знал, — парировал он.
Но назавтра огромный букет белых роз появился у нее в кабинете вместе с прямоугольным пакетом. Она раскрыла его, там лежал фильм «Миссис Даутфайр».
Элиза, наблюдая за лицом своей начальницы с доброжелательной завистью, качала головой: «Они друг друга доконают».
Работать становилась все труднее — Топаз тяжелела день ото дня. Джо делался нежнее и нежнее. Парадоксально, но теперь Топаз ощущала себя уязвимой, он меньше проявлял свое желание, он хотел оберегать ее и защищать, она не могла не ценить этого, но у нее возникла неуверенность. А через шесть месяцев придется вообще отказаться от радостей занятия любовью, что очень сильно беспокоило Топаз.
— Боже мой, ну сколько раз можно повторять, — говорил Голдштейн, заставая ее рыдающей в ванной по утрам. — Я ничего не имею против. Я подожду, пока кончится срок, три месяца — это ничто.
— А Джейн? Она такая хорошенькая и такая тоненькая…
— Джейн? Моя помощница? — повторил Джо, стараясь не расхохотаться. Секретарша, маленькая, как мышка, с аккуратно и коротко подстриженными каштановыми волосами, жена и мать троих детей. — Ты ревнуешь к Джейн?
— Да, — безутешно рыдала Топаз. Она помнила каждое прикосновение мужа, когда они занимались любовью. Страсть, охватившая их после первого раза, не угасала ни на день. Джо оказался мужчиной больше, чем все, кого она знала до него. И как он может обходиться без секса и сохранять верность женщине, похожей на пляжный мяч?
— А ты помнишь День Благодарения? — прошептал он, обнимая ее.
Топаз кивнула. В ноябре, когда они ехали к его родителям в Коннектикут, три раза припарковывались, потому что Топаз приставала к Джо, когда он вел машину. В конце концов они притормозили у края кукурузного поля, разложили ее пальто и занялись любовью прямо на жнивье, целуясь и катаясь как безумные. А потом полчаса отряхивали одежду. Джин Голдштейн была в ярости, когда они заявились в дом поздней ночью. «Движение просто сумасшедшее, мама», — объяснял Джо, целуя старушку в щеку, надеясь, что она не заметит царапины у него на шее.
— Я помню, — хохотнула Топаз.
Джо поцеловал ее в висок очень нежным чувственным поцелуем, и Топаз уловила его горячее и искреннее желание.
— Ни одна женщина не может сравниться с тобой, никогда и ни в чем. Даже если бы я не любил тебя больше жизни, я все равно не смог бы найти тебе замену.
И в этот момент она считала себя самой счастливой из всех жен на свете.
Тревоги на время забывались, и Топаз снова чувствовала себя хорошо.
— Входите, — раздался приятный голос доктора Мартинес. Топаз и Джо вошли, как всегда, держась за руки. Указав им на кресла, доктор бросила быстрый взгляд на Топаз. — Как дела? Какие проблемы?
— Никаких, — солгала Топаз, перебираясь на кушетку.
Доктор удивилась:
— Что? И никакого напряжения в спине? Вы уже довольно крупная.
— Ну, может, немного, — согласилась она.
— У жены на работе сейчас очень напряженное время, — твердо сказал Джо. — Она там чуть не главный человек по реорганизации. И я думаю, ей следует отдохнуть.
Доктор Мартинес подавила улыбку. Голдштейн и Топаз Росси были ее самыми значительными клиентами, настоящая манхэттенская солидная пара. Они оба ей нравились. Топаз обычно звонила и просила не говорить Джону о подскочившем давлении, Джо умолял подействовать на Топаз и заставить ее отдыхать каждый понедельник.
— Ой, если он узнает, он начнет паниковать, — стонала Топаз.
— Она думает, что я сексист! — выпаливал Голдштейн. — Вы должны помочь, Луиза.
— Ну, давайте посмотрим, Топаз, — спокойно сказала Луиза Мартинес. — В последний раз мы пальпировались в три месяца. Так? Прошло много времени. Я думаю, пора сделать побольше анализов.
Она приложила прохладную руку к раздувшемуся животу Топаз и аккуратно принялась мять. Через несколько секунд резко остановилась, взглянула на Топаз и начала все сначала и медленнее.
Джо побелел:
— Что случилось? Что-то не так с ребенком? С Топаз?
— Нет-нет, совсем не то, — ответила Луиза Мартинес. — Но я думаю, вам лучше все же сходить на ультразвук.
— Зачем? — спросила Топаз, заволновавшись. — Вы что-то обнаружили?
— А реорганизация, которой вы занимаетесь, — это очень важно? — спросила доктор пациентку.
— Нет, — ответил Джо.
— Очень важно, — сказала Топаз, — и не может быть и речи, чтобы мне от этого отстраниться. Ну разве что по медицинским показаниям.
— Нет, ничего страшного. Но я бы советовала отдыхать как можно больше и избегать ссор, — она строго посмотрела на Джо. — Отдыхать как можно больше.
Доктор Мартинес улыбнулась молодой паре.
— Ну, в общем-то поздравляю, — сказала она. — У вас двойня.
Когда муж заснул, Топаз Росси продолжала лежать на спине на шелковых простынях, уставившись в пространство.
Она устала, но не могла остановить ход мыслей.
«Двойня. Элеонор и Мария. Джо-младший и Марко.
Элеонор и Джо.
Коннор Майлз. Никому не удавалось остановишь его до сих пор. И эти хотят вручить ему «Америкэн» на блюдечке с золотой каемочкой. А рожать двух детей, наверное, тяжелее? Может, мне все прекратить? Нет, я не могу прекратить… Боже мой, ну почему все так совпало? Гуверсу это не понравится. Он полагает, я готова отстраниться от дел. А может быть, это и так. Он же видел, что мы делали с «Импэкт». Может быть, если бы у меня были необходимые данные, я могла бы работать и дома…