их снарядами — видимо, чтобы уравнять положение.
Пришлось всем перебраться на бастионы. После бомбёжек беспорядок там был ужасный. «Снаряды неприятельские в большом количестве валялись по всему бастиону, земля для исправления брустверов для большей поспешности бралась тут же около орудий, а потому вся кругом была изрыта и представляла неудобства даже для ходьбы. Адмирал Нахимов, приходя ко мне, всякий раз выговаривал обратить внимание на приведение бастионов в порядок и устройство блиндажей», — вспоминал барон В. Г. Реймерс, назначенный в феврале 1855 года командовать 4-м бастионом. Тогда эта задача — копать блиндажи и приводить бастион в порядок — казалась совершенно невозможной: какой может быть порядок на бастионе, если его день и ночь обстреливают? «Но [так] как у нас на Чёрном море невозможного ничего не было, — с нескрываемой гордостью писал Реймерс, — то я начал отделять по нескольку человек прислуги от орудий на эту работу, и через две недели усиленных трудов с помощью инженеров я успел сделать 6 блиндажей, выровнять по возможности землю, подобрать в кучи бомбы, ядра и осколки и привести бастион в лучший вид»322.
Блиндажи делали в два наката с использованием дубовых кряжей из адмиралтейства, предназначенных для кораблей; теперь драгоценный дуб не жалели, и блиндажи сберегли не одну жизнь. Хотя и в них, случалось, бомбы являлись непрошеными гостьями, превращая укрытия в братские могилы. Те прилетевшие ядра, которые по калибру подходили русским пушкам, посылали обратно «приятелям». Все земляные работы производились на заре, «после утреннего обеда», то есть около трёх часов утра, когда вражеский обстрел становился слабее. Как заметили офицеры, они принесли пользу не только созданием блиндажей, но и тем, что заставляли «солдата забыть тягостное его положение», не давали думать об опасности, «делали его совершенно хладнокровным».
Нахимов остался доволен увиденным на 4-м бастионе: «Теперь я вижу-с, что для черноморца невозможного ничего нет-с». Похвала ободряла всех защитников Севастополя; спокойствие и достоинство, с которым держались Нахимов, Корнилов, Тотлебен, назначенный начальником штаба гарнизона князь Васильчиков, воодушевляли.
Флот тоже не пребывал в бездействии. Пока не были затоплены корабли, они служили для самых разных целей: подвозили боеприпасы, продовольствие и пополнение с Северной стороны на Южную и с Корабельной на Городскую, эвакуировали раненых; часть парусных кораблей обратили в плавучие батареи, другую — во временные госпитали. Пароходы защищали рейд.
В ноябре 1854 года Нахимов отдал приказание пароходо-фрегатам «Владимиру» и «Херсонесу» провести вылазку против неприятельских пароходов: «Союзные неприятельские флоты расположились в виду нашего Севастополя, как в своём порте. Для наблюдения за движениями на рейде они не удостаивают нас даже фрегатом. Вот уже несколько дней небольшой железный пароход безнаказанно следит за нами, оставаясь на якоре и без паров почти на расстоянии пушечного выстрела от наших батарей. Такое неуважение к нам требует урока».
Им предписывалось атаковать неприятельский пароход и уничтожить или захватить его, а в случае появления других пароходов, не вступая в неравный бой, вернуться на рейд. «Я вполне уверен, — писал Нахимов командиру «Владимира» капитану 2-го ранга Г. И. Бутакову, — что Ваши опытность и благоразумная распорядительность докажут неприятелям, что дело с Черноморским флотом у них ещё не кончено и что победы на море мы не забыли». (Как мы помним, именно «Владимир» под командованием Бутакова в 1853 году пленил турецкий пароход «Перваз-Бахри».) «Херсонесом» командовал капитан-лейтенант И. Г. Руднев.
Вот как описал эту «молодецкую вылазку» Нахимов в рапорте. Оба парохода обошли линию затопленных кораблей и направились к Песочной бухте. Руднев на «Херсонесе» наблюдал за Стрелецкой бухтой, где стояли корабли неприятеля, а «Владимир» полным ходом пошёл к противнику, «по пути приветствуя меткими выстрелами» его лагерь на восточной стороне Стрелецкой бухты. Неприятельский пароход, отстреливаясь на ходу, поспешил в Камышовую бухту; «Владимир» преследовал его, стреляя, а затем присоединился к «Херсонесу». Быстрый и меткий огонь русских пароходов и даже само их неожиданное появление произвели на берегу и в бухте «большое смятение». Два английских парохода и один французский под вице-адмиральским флагом устремились за посмевшими выйти с рейда русскими, но они вернулись в Севастополь без потерь, тогда как на одном из вражеских, судя по всему, ядром был пробит паровой котёл. Смысл этой вылазки Нахимов определил так: «...суда наши, хотя и разоружены, но по первому приказу закипят жизнию... метко стреляя на бастионах, мы не отвыкли от стрельбы на качке». Не один Нахимов — все моряки переживали, что жизнь Черноморского флота, которому они отдали так много сил, может быть окончена; подобные вылазки на море должны были доказать обратное и им, и врагам.
Двадцать четвёртого октября произошло Инкерманское сражение, в котором русская армия потеряла около двенадцати тысяч человек, потери неприятеля были втрое меньше. Нахимов как будто предчувствовал трагедию. Накануне сражения в Севастополь приехал генерал П. А. Данненберг, назначенный командовать войсками, и встретил у пристани Нахимова.
— А я к вам, адмирал, с визитом.
— Помилуйте-с, в такое время с визитами! Завтра у вас большое дело-с, неужели вам не нужно им заняться? дать наставления своим подчинённым?
«Нет-с, не быть завтра добру, — говорил Нахимов вечером, — если командующий накануне дела с визитами-с ходит».
После сражения кого только не назначали виновным: Данненберг обвинил погибшего начальника 10-й пехотной дивизии Ф. И. Соймонова, Меншиков — Данненберга, великие князья — Меншикова, потому что тот не дал чётких указаний и не подготовил сражение должным образом. Интересно, что английские историки дали Инкерманскому сражению другую оценку: «...атаки русских были на деле мастерски организованы, и остаётся только удивляться тому, что они не достигли успеха»323.
Правда, после Инкермана, при всей неудаче, положительный результат всё же был: как замечали защитники Севастополя, «огонь заметно стал слабеть, а мы, укрепляясь всю зиму, с весною начали подвигаться вперёд тремя редутами: Волынским, Селенгинским и Камчатским»324.
Третий месяц осады
Неприятельский огонь стал слабеть по нескольким причинам. Во-первых, не было снарядов. Разразившийся на море шторм потопил корабли вместе с продовольствием и боеприпасами. «Сегодня страшная буря на море, — записал 2 ноября в дневнике Тотлебен, — я ни одному человеку не желаю чего-либо дурного, но желал бы, чтобы англо-французский флот пошёл ко дну целиком, с людьми, подобно непобедимой армаде Филиппа II». Так и случилось: потонуло или было выброшено на скалы до двадцати французских и английских кораблей, в том числе пароходов. Потом начались крымские осенние дожди, а вместе с ними распутица и грязь. «Везде мокро, всякий старается сидеть в палатке, и