праздничные дни иеромонахи на бастионах служили молебны и литургии, причём всякий на своём — там, где находилась команда его корабля. Едва возводили насыпь и ставили орудия, как в землянке появлялось несколько икон, зажигалась лампада и ставились свечи. Во время ночных обстрелов, когда земля содрогалась от взрывов и трещали ружейные выстрелы, падали растерзанные тела и стонали раненые, этот уголок мирной жизни умиротворял и помогал выжить. Если раньше моряки говорили: «Кто в море не бывал, тот Богу не маливался», то теперь добавляли: «Кто в Севастополе не был, тот Богу не маливался».
Привычка моряков ко всякого рода неожиданностям, их взаимовыручка и стойкость поддерживали пехотные части. В самом городе присутствие духа тоже было изумительное. Не только военные, но и купцы, служащие, даже женщины, в основном жёны матросов, просили дать им работу. Одну батарею офицеры называли Дамской, потому что землю на неё в корзинах, передниках и платках носили женщины. Из купцов и лавочников сформировали патрули.
Арестанты и каторжники обратились к Корнилову с просьбой позволить им стоять на бастионах. Он приказал освободить их и поручил тушить пожары, выносить раненых, отправил на бастионы, где они подносили снаряды и заменяли подбитые орудия. Среди них были и герои. Демьян Пассек, дважды раненный на Малаховом кургане, отказался идти в госпиталь. Истомин, вопреки всем порядкам, наградил его Георгиевским крестом. Иностранные газеты не преминули раструбить всему миру, что Севастополь защищают арестанты и каторжане.
Нахимов и во время «окапывания» не забывал моряков, подал Корнилову рапорт о необходимости выдать им сменное бельё, «что крайне необходимо для сохранения здоровья нижних чинов». Павел Степанович обращал внимание не только на матросов, но и на солдат. Однажды он приехал на бастион, где работали солдаты. День был очень жаркий, но люди шинелей не снимали.
— Что это, молодцы, вы работаете в шинелях? Ведь вам жарко; снимите шинели и работайте, вон как матросы работают, в рубашках.
— Мы, ваше превосходительство, шинелей снять не можем.
— Отчего?
— У нас нет рубах.
— Как нет рубах? Сними шинель!
Рубах действительно не было ни у кого. «Причина этому была очень простая, обмундировка, как и всё доставляемое в Севастополь, была наполовину разбросана в степи по беспутию, и в таком положении находилась большая часть армии. Нахимов принялся за это со своей обыкновенной энергией и добросовестностью, и всё это было вскоре доставлено из степи, и солдаты сделались с рубахами и сапогами»305, — вспоминал его адъютант.
Штурма ждали со дня на день, но его всё не было. Противник явно упустил момент.
Девятнадцатого сентября пароходы доставили с Северной стороны на Южную Московский, Бородинский и Тарутинский полки, а 28 сентября на Северную сторону пришёл Минский пехотный полк; число защитников увеличилось до тридцати пяти тысяч.
Защитники не сидели в траншеях, пассивно ожидая нападения. Активным средством обороны стали вылазки. Охотники тревожили неприятеля, подходили к самым укреплениям, перестреливались, заклёпывали вражеские орудия. Нередко на вылазки брали горные «единороги», которыми разрушали укрепления. Первая из таких вылазок была устроена в сентябре 1854 года моряками и казаками-пластунами, когда были разрушены неприятельские укрепления на хуторе напротив 5-го бастиона. Имена отличившихся на вылазках быстро становились известны всей России: газеты писали о матросах Игнатии Шевченко и Петре Кошке, мичманах Петре Завалишине и Фёдоре Титове, лейтенанте Николае Бирилёве.
«Горько подумать, — записал Корнилов в дневнике, — что с таким войском потеряли Альму». После стычек приносили французские и английские штуцеры, сравнивали. Французский штуцер нашли по устройству не лучшего нашего, английский был хорош — его за дальнобойность называли «королём оружия». Во время сражения на Альме это ружьё увидели в действии: «Когда русские находились на расстоянии едва ли в пять ярдов, пули Минье поражали их колонны, прошивая насквозь сразу несколько тел, нагромождая горы трупов и раненых»306.
С ружьём Минье было сложно тягаться не только в поле; в Севастополе английские и французские стрелки занимали на дальнем расстоянии удобную позицию и без помех выбивали офицеров и батарейную прислугу. Против таких ружей одна храбрость не поможет, «...а ядром им что сделаешь, когда они рассыпаны и укрыты пригорками и каменьями», — с горечью писал Корнилов.
Воспевая мужество и стойкость защитников, современники называли Севастополь русской Троей, хотя осаждали его не десять лет и в блокаде он не был — сообщение с Симферополем сохранялось всю войну, за исключением короткого момента после сражения на Альме. В городе шутили: «наша Троя — она втрое».
Долгожданный момент, когда Меншиков вернулся с армией в город, запомнили надолго: «...после... томительного ожидания, наконец, с вершины башни на Малаховой кургане увидали мы на высотах над Бельбеком подвигавшиеся по направлению к Севастополю войска с тысячами штыков, блиставших на солнце. В них мы узнали армию князя Меншикова! Этим сообщение с внутренними губерниями России было восстановлено. Хотя и до тех пор уныния в Севастополе не существовало, но при виде войск дух ещё поднялся и с ним надежды на благоприятный исход войны»307. С возвращением армии прекратились слухи о предательстве Меншикова, бросившего город на произвол судьбы.
Первая бомбардировка
Союзное командование намечало бомбардировку ещё на конец сентября, но отложило из-за нехватки орудий. Когда на кораблях доставили тяжёлые осадные пушки, их установили на высотах, господствующих над городом. Французы поставили против Городской стороны 49 осадных орудий, англичане против Корабельной — 73. Теперь 118 орудиям защитников Севастополя противостояли 122 неприятельских. Корнилов приказал стрелять, чтобы не дать противнику установить новые пушки и подвезти боеприпасы; в результате меткими выстрелами был разрушен только что сооружённый на французской батарее оборонительный вал. Однако неприятель планов не поменял. «Отдан приказ открыть огонь завтра 17 (5) в 7 часов утра... Люди поели суп, напились кофе и дожидались за ружейными козлами, пока артиллеристы сделают удобные бреши, позволяющие нашим колоннам пойти на штурм города»308, — сообщал домой французский офицер.
Второго октября Нахимову было поручено расставить корабли. Оценив ситуацию, он выбрал оптимальное расположение: «Великий князь Константин» встал на створной линии рейда, «Двенадцать апостолов» — между ним и «Парижем»; фрегаты «Коварна», «Мидия», «Кулевчи», «Кагул» — в линии за «Двенадцатью апостолами», а корветы «Калипсо», «Пилад», «Андромаха», бриг «Эней», яхты «Ольвия» и «Стрела», транспорты «Лаба», «Гагра» и «Прут» — в Корабельной бухте. Корабль «Ягудиил» оставлен в глубине Южной бухты; бриги «Тезей» и «Фемистокол» и транспорты «Дунай», «Буг» и «Сухум-Кале» остались в гавани. Из остальных плавсредств — пяти бригов, четырёх шхун, четырёх тендеров, трёх транспортов и двух шаланд —