«31 декабря 1944 года. Мы находимся на исходном рубеже. Перед нами оборона немцев. Если этот военный плацдарм представить подковой, то мы в центре её внутреннего изгиба. Враг ещё силён. Он, конечно, смертельно ранен, как говорит товарищ Сталин, но ещё не добит. Мы должны добить его в его собственном логове, в Берлине. Путь наш лежит на Берлин. Это нелёгкий путь, но Красная Армия всё равно будет в Берлине…»
Лейтенант Мягков перечитал написанное, закрыл тетрадь и остался доволен тем, что, наконец, открыл страницу обещанного друзьям-пионерам дневника. С этого вечера он решил каждый раз, как будет возможность, вести дневник боевых дел танка «Пионер» и его экипажа и время от времени отсылать записи ребятам.
Когда весь экипаж собрался, лейтенант рассказал им о предстоящих боях и о своих делах. Рассказать было что, ведь они теперь скоро будут на территории врага, в Германии. Василий Мягков говорил тихо, не торопясь, просто, чтобы каждый по-настоящему понял, о чём идёт речь.
— Перед нами, — продолжал он, — сильный противник. Между Саном и Вислой фашисты сосредоточили группировку войск «А» или, так называемую, армию «Северная Украина». Сюда входят первая, четвёртая танковые армии и семнадцатая армия Гитлера, да в придачу штурмовые бригады, артиллерийские полки, сапёрные, охранные и прочие войска. Да резерв — около пяти танковых дивизий, четыре пехотных, инженерные и всякие другие войска. Если к этому прибавить фашистскую авиацию, то, думаю, вы поймёте, что воевать нам надо будет по-гвардейски, по-уральски, так, чтобы враг катился к своей берлоге безостановочно. Поэтому готовьтесь, товарищи, к жарким боям.
— Кто командует всей этой бандой? — спросил любопытствующий Котов.
— Генерал Модель.
— А у него есть запасные подштанники? — с серьёзным видом поинтересовался механик Смирнов.
— Наверное. Как же генералу без запасных! — подхватил Котов.
— А Модель — не родственник Манштейну? — вмешался Зуев.
— Этого не знаю, только быть ему битым, — заключил командир.
Гвардии лейтенант понял, что в этих шутках — вера солдат в победу. Сейчас Мягкову особенно хотелось поделиться своими мыслями и чувствами с пионерами. Он рассказал об этом товарищам, и они поддержали его предложение: записывать каждое значительное событие боевой жизни в дневник и посылать пионерам на Урал.
СТРАНИЦЫ ИЗ БОЕВОГО ДНЕВНИКА ТАНКА «ПИОНЕР»
«11 января 1945 года. Отпраздновали Новый год на исходном рубеже. Сегодня сырая, холодная ночь. К полуночи лес, в котором мы сосредоточились, начал затихать. Густой туман навис над лесом. Мы готовы к бою. И такая непривычная тишина, будто всё куда-то исчезло, провалилось в пропасть. Почти безмолвно в лесу, между тем здесь столько наших танков, «катюш», машин, что просто ни пройти, ни проехать. Этой ночью начнутся снова жестокие бои… С 2.00 до 5.00 приказано отдыхать…»
«13 января. Короткий привал. Прошлой ночью мы проснулись в положенный час от глухого шума, похожего на раскаты весеннего грома. Ничего сначала не поняли. Слышим, как командир батальона открывает дверь землянки и громко говорит:
— Что, товарищи, поспать не дают?
— Мы выспались, — отвечаем.
— Пора, товарищи, пора.
— Началось? — спрашиваем.
— Началось, — отвечает капитан и напоминает: — Через час в бой!
Сверяем часы. Нашу землянку встряхивает. Тусклый свет колеблется. Пламя лампы-гильзы то приседает, то прыгает вверх, будто его кто-то пытается погасить. Мёрзлые стены землянки скрипят, словно кто-то решил разворотить её.
— Вот это огонёк! — сказал радостно Смирнов, когда мы вышли.
— Поди, драпают уже непобедимые-то? — произнёс Зуев.
Я вижу, всем хочется скорее в бой. На западе, за лесом и над ним, по всему горизонту небо горит красно-синеватыми огнями. Ухают, трещат, рявкают пушки, гвардейские миномёты из нашего леса, позади нас и впереди. Огненным дождём поливает оборону врага наш бог войны — артиллерия. Яркие полосы, разноцветные вспышки, багряные пучки огня то появляются в небе, то исчезают во мраке, а пушки «говорят» и «говорят».
Воздух дрожит от канонады, земля гудит. Пахнет едким пороховым дымом, ползущим в нашу сторону вместе со слабым сырым ветром. Дым туманом стелется над нами, как причудливая густая паутина.
Так началось наше наступление на Сандомирском плацдарме. Мы уже с боями прошли первую линию укрепления врага. Путь — на Берлин, теперь мы это точно знаем…»
«25 января. Могучим потоком, сплошной лавиной идут наши танки, тяжёлые тягачи с пушками, машины с гвардейскими миномётами, с боеприпасами… Силища, какая силища! Мы всё в боях и в боях. Короткие передышки только для того, чтобы проверить машину, закусить и — снова в бой.
Наши самолёты покрыли небо, рвутся фугасные бомбы, гудят моторы, наполняя воздух сплошным гулом…
Утром наш танк «Пионер» вместе с другими подошёл к одному из городов… Фашисты бьют из пушек и миномётов с высоты, на опушке леса. Враг думает, что мы воспользуемся ею, но командир батальона ведёт танки в обход. Мы врываемся в город через небольшой овраг, минуя противотанковые рвы и проволочные заграждения. Город горит, улицы узкие, ничего не видно… Засевши на колокольне кирхи[48], фашисты не дают выйти на площадь, откуда мы можем пробить путь к центральной улице с хорошей дорогой в сторону Одера. Они обстреливают наши танки фаустпатронами.
Я приказываю механику Смирнову итти в обход, маскируясь за домами, чтобы потом ударить из пушки по колокольне. Жаль, колокольня красивая, с высоким шпилем, но выхода нет. Один, другой, третий снаряды ложатся точно в цель. Колокольня с грохотом рушится, поднимая в небо огромный столб пыли. Мы видим, как из окон кирхи на каких-то палках высовывается белое полотнище. «Враг, сдался!» — думаю я. Наш танк врывается на площадь, но из соседнего высокого дома, из-под крыши снова летят головки фаустпатронов. Горит одна наша самоходка, другая. Кто-то бежит без руки… Тогда танк командира батальона развернул пушку и ударил по дому…
Впереди уже наша пехота. Несколько танков вырвались к реке. Гитлер сказал: «Одер мы превратим в неприступную крепость, как русские Волгу, и ни один русский не будет за Одером»… Но мы уже на Одере…
Сапёры наводят понтоны[49] через реку. Огонь врага не прекращается ни с земли, ни с воздуха…. Вот фашистские самолёты уже пикируют на переправу, намереваясь сбросить бомбы. Один за другим (их около пятидесяти) развернулись для бомбёжки. Первые бомбы падают в воду, на берег, ухают, но переправа цела. Зенитчики наши молодцы! Они открывают меткий огонь по вражеским самолётам. Первый самолёт задымил и на полном ходу врезался в правый берег реки. Но тут мы видим, как бомбы рвутся у моста и выбивают один понтон. Тяжело сапёрам, они трудятся в воде, чинят переправу…
Неизвестно, почему фашистский лётчик не успел освободить горящий самолёт от бомб. Они рвутся вместе с самолётом, образуя столб пыли и осколков мёрзлой земли.
Наш танк «Пионер» ведёт огонь через переправу, маскируясь у домов. Здесь уже сосредоточилось больше ста танков. Мы ждём переправы…
Всюду ухают пушки и только ночью немного затихает бой, но враг не спит… Мы уже много суток спим, не раздеваясь. Грязные, на зубах потрескивает песок, фронтовая пыль разъедает тело, но сейчас нам не до бани, её мы устроили врагу, эту огневую «баню».
Только что пришли разведчики с западного берега Одера. Они принесли важные данные о расположении огневых точек и живой силы гитлеровских войск. В разведке погиб комсорг батальона Безруков… Его, смертельно раненного, товарищи несли на руках. Он сказал:
— Оставьте меня, ребята. Только напишите маме на Урал. Она у меня одна, напишите ей, что я честно погиб за Родину, а сейчас скорее к «Бате» (так называют командира соединения) и передайте: приказ выполнен.
Безруков умер, когда его принесли к своим. Ребята загрустили о нём. Кто-то пел с болью в сердце:
Напрасно старушка ждёт сына домой,Ей скажут, она зарыдает…
— Мстить врагу за смерть товарищей! — поклялись комсомольцы…»
«14 апреля. Нам выпал короткий отдых. В доме тепло. Топится печь. Механик Смирнов печёт пироги. Он такой чудак, то и дело веселит нас. Вчера где-то достал муки, а сегодня — сухих яблок. Он распарил их, смолол на мясорубке и возится у плиты.
Но, видно, не суждено было нам съесть пироги. Вбежал связной от комбата и с порога крикнул:
— Приказано заводить машины!
— Прощайте, пироги, — с грустью произнёс Котов.
— А может быть, всё-таки съедим? — говорит механик Смирнов, а сам смотрит на меня умоляющими глазами.
От плиты идёт приятный запах печёного хлеба и пригоревшего яблочного сока. Я говорю радисту Зуеву: