Шла война, шло время. Рос Ваня, росли его школьные товарищи, и все изменялось как-то само по себе, быстро, стремительно, будто во сне или в сказке. Ваня часто задумывался над этим. Вспоминал недавнее прошлое, и оно становилось то очень далёким и неясным, то очень близким и понятным. И всякий раз в его мыслях и воспоминаниях первым почему-то был Фёдор Тимофеевич, потом Серёжа, Женя, Юра, Володя Серов. Каждый по-своему был близким. С ними он жил, рос, учился, спорил, играл. Но больше всех любил он Фёдора Тимофеевича. Удивительный человек, этот Фёдор Тимофеевич. За четыре года Ваня и его товарищи привыкли к учителю, к его спокойной речи, увлекательным рассказам, к его по-отцовски задумчивой улыбке, к его справедливости и строгости. Ване часто казалось, что и в пятом классе Фёдор Тимофеевич присутствует на уроках. Странно, очень странно и непривычно было ему в пятом классе. Вместо одного учителя стало много. Попробуй, привыкни к ним. Приходит один — история, другой — немецкий язык, третий — русский язык. Считать их и то устанешь.
С этого и начались всякие неприятности у Вани Спицына. Он часто скучал на уроках. История первой двойки по немецкому языку запала в душу на всю жизнь. Это случилось во второй половине года.
…Слышно, как по коридору идёт учительница немецкого языка. Она старая, седая, строгая. В классе всё, как полагается, каждый на своём месте. Только Ваня сидит упершись одним коленом в край парты и ни о чём не думает. Открывается дверь, входит учительница, и все встают. Ваня тоже пытается встать, но колено срывается, и он больно ударяется им об угол парты, и вместо того, чтобы встать, наклоняет голову под парту, хватается руками за ушибленное место, и когда все уже садятся, он встаёт, морщась от боли. Начинается урок. Учительница, как нарочно, обращается к нему.
— Спицын, что у нас было задано на дом?
Ваня неловко встаёт, морщит лоб, его, всегда пухленькие щёки заливаются краской, и он не своим голосом говорит:
— Я не помню…
— Ты, Спицын, частенько не помнишь, это плохо.
Ваня стоит, ещё больше краснея, и с обидой думает, почему она именно с него начала. Он смотрит на учительницу, следит за её руками. Она уже развернула журнал и что-то написала. «Поди, двойку припаяла», — с грустью решает про себя Ваня.
— Серов! — вызывает учительница.
Поднимаются Володя и Серёжа. Учительница только теперь, видимо, вспомнила, что Серовых двое, и, глядя на Володю, повторила вопрос.
— Выучить новые слова и составить два предложения, — отвечает Володя.
— Какие новые слова ты выучил?
Володя чётко повторяет новые слова. Их немного.
— Шлагин, читайте первое предложение.
Женя встаёт и начинает читать.
— Серёжа Серов, поправь товарища!
Серёжа поднимается и поправляет Женю.
— Громов, переведи первое предложение.
Юра поднимается и мнётся. Потом хрипло говорит:
— Я вчера не был в школе, болел.
— Садись. И ты, Спицын, садись.
Ваня садится, опускает голову и, не слушая урока, смотрит на чёрную крышку парты. Он видит почему-то не всю парту, а только вылезший сучок, который выделяется черновато-жёлтым пятном. Ваня старается ногтем выковырнуть его, но не может и продолжает ковырять заострённым концом карандаша.
Учительница встала, медленно пошла между парт, слушая, как следующий ученик читает второе предложение. Не доходя до парты, за которой сидит Ваня, она остановилась и, когда ученик кончил читать предложение, сказала, обращаясь к Ване:
— И как тебе, Спицын, не стыдно? Все учатся, а ты чем занимаешься?
Стыдно Ване, но теперь ему хочется досадить учительнице. Она уходит на своё место и садится. Ваня видит трещину на крышке парты. Тонкая полоска крышки откалывается. Ваня оттягивает её, упругая и узкая полоска срывается, и по классу раздаётся дробный звук, напоминающий стук дятла по сухому дереву. И вслед за этим слышится приглушённый смех всего класса. Но Ваня сидит уже смирно, положив руки на парту. Он открыто, почти вызывающе смотрит своими маленькими, довольными глазками на учительницу.
— Кто шалит? — спрашивает она.
В классе становится тихо, будто он пуст. Все молчат.
— Просто беда с вами, ребята. Что-нибудь да устроите, — журит класс учительница.
Ваня доволен, что его никто не выдал. Ему хочется ухмыльнуться, но учительница смотрит в его сторону, и он незаметно, тихо отворачивается к товарищу. На душе у него всё же озорное самодовольство от того, что доставил учительнице неприятность.
До звонка он кое-как досидел. На перемене Ваня, Женя и Володя заспорили. Ваня сказал:
— Кто по физкультуре отличник — тот разведчиком будет, а кто по арифметике — артиллеристом. (У Вани по физкультуре пятёрка).
Женя поддержал его. У Жени по арифметике хорошие и отличные оценки.
— А кто двойку по немецкому имеет, тот тоже может быть разведчиком? — иронически спрашивает Володя.
— Может! — убеждённо заявляет Ваня. — Сколько у нас разведчиков, да каких, а думаешь, все они знают немецкий?
— Знают! — неуверенно утверждает Володя.
— Вот уж не ври, — заключает Женя.
— И вообще надо учиться по-настоящему. Помните, Фёдор Тимофеевич на сборе о дружбе говорил о Ленине. Что сказал Ленин?
Ваня сразу вспомнил слова Ленина, сказанные Фёдором Тимофеевичем: учиться, учиться и учиться.
— Ну и вот. Слова Ленина помнишь, а немецкий не учишь, — упрекнул Володя.
— Так то немецкий, а остальные уроки учу.
Спор только начинался, но звонок прервал его, и ребята пошли в класс. На втором уроке Ваня занимался, как все. Перед концом он старательно записывал задание на дом, но совсем не потому, что Володины доводы считал правильными, а потому, что уже успокоился, и ему на первом уроке надоело сидеть без дела.
Так часто бывало на уроках по немецкому языку. Если Ваня понимал, он занимался. Если не понимал, переставал слушать учительницу. «Всё равно не пойму», — убеждал он себя и находил другое дело. То книжку читал украдкой, то просто занимался шалостями, за что давно был прозван непоседой.
Время шло быстро. Скоро должны были начаться экзамены, а Ваня во второй половине провалил ещё и арифметику. Учителя несколько раз посылали с Ваней записки его родителям, но записки не попадали по назначению.
Чтобы дома всё было спокойно, Ваня придумал второй дневник для родителей, а в школе говорил, что мама прийти не может, — то она больна, то на работе, то ей вообще некогда.
И вдруг всё провалилось. Случилось это перед экзаменами. Женя и Ваня вместе готовились. Это было у Вани дома. Вместе с книгами и тетрадями Ваня, сам не заметив этого, вытащил из ящика стола свой второй дневник. Он положил всё на стол и побежал на кухню, где варился картофель.
Женя взял дневник, раскрыл его и диву дался. Он был заполнен чистенько, старательным почерком и ни одной отметки ниже четвёрки.
— Вот это фокус! — произнёс про себя Женя, торопливо закрыл дневник и положил его на видное место. Ему хотелось сейчас же расспросить Ваню, но по своей застенчивости он не знал, как это сделать.
Ваня вернулся и начал разбирать книги. Он увидел дневник, покраснел, взялся за него, но тут же суетливо, будто обожгло руки, засунул тощую зелёную книжицу под учебник истории. Женя взволнованно наблюдал за товарищем. «Он читал дневник», — решил Ваня и спросил:
— Женя, ты мне друг?
— Друг.
— Настоящий?
— Самый настоящий, вот тебе честное пионерское.
— Ты… Ты читал мой дневник? — запинаясь, спросил Ваня.
— Нет, — ответил Женя и покраснел.
— Врёшь, читал!
— Ну, читал, — застенчиво произнёс Женя, но прямо посмотрел в глаза товарищу.
Ваня обмяк, присел на табурет и положил голову на руки. Ему было и стыдно смотреть на товарища, и обидно за свой тяжкий проступок. Они оба молчали несколько минут. Жене было жаль Ваню, и в то же время он не понимал его, не мог понять, для чего он так сделал.
— Понимаешь, Женя, — начал Спицын, — понимаешь, это всё из-за немецкого.
— Не надо так, — неопределённо сказал Женя. — Ты бы лучше… Я ведь хорошо знаю немецкий… И арифметику… Ну, мы бы вместе, а ты…
Женя не закончил мысли. Ваня заплакал. Потом снова, глядя в сторону, заговорил:
— Ты ведь мой друг, Женя?
— Друг.
— Ты не скажешь в школе? Никому не скажешь?
Женя молчал. У него сейчас боролись два чувства: жалость к Ване и чувство пионерского долга. В его голове пронеслись мысли о встрече с танкистом Василием Мягковым, сбор пионеров, на котором Ваня рассказывал историю с Дружком, и, наконец, совсем недавний спор об учёбе. Он еще больше взволновался, но сказал уже более твёрдо.
— Понимаешь, Ваня, ведь об этом всё равно узнают.
— Не узнают. Хочешь, я сейчас порву его.