В воскресенье 29 июня, через неделю после того, как немецкая военная машина двинулась на восток, Штейнгардт в Кремле встретился с Молотовым. Нарком, улыбаясь, заверил Штейнгардта, что Россия понимает и ценит поддержку Америки. После того как Уманский отослал руководству отчет о симпатиях американской стороны, из Кремля ему был направлен первый список того, что было необходимо. Как бы желая поддразнить Штейнгардта, Молотов выразил сомнение в том, что Соединенные Штаты способны выполнить заказы советской стороны. В понедельник 30 июня Уманский вручил список Уэллесу. Туда входили зенитные орудия, самолеты-истребители, фронтовые бомбардировщики, противотанковые орудия, станки для авиационной промышленности, оборудование для производства авиационного бензина, автомобильных покрышек, прокатные станы для легких сплавов и т. д. Кроме того, Уманский передал, что было бы желательно получить все это в кредит, а не по ленд-лизу. В Государственном департаменте сочли то, что русские делали акцент на промышленном оборудовании, хорошим признаком. Это означало, что русские были намерены продолжать борьбу даже в случае потери промышленных районов в западной части страны7.
Уэллес попросил советскую сторону провести более тщательный анализ того, что она запрашивала. На следующей неделе русские выполнили это условие, и стоимость представленной ими программы, когда 18 июля она была представлена комитетом Кертиса правительству, составила 1 836 507 823 доллара. В числе наиболее остро необходимого были 3 тыс. бомбардировщиков и 3 тыс. истребителей, зенитная артиллерия, толуол, авиационный бензин, смазочные материалы. Остальная часть заказа, куда входили сырье, станки и другое оборудование для промышленных предприятий, оценивалась на сумму чуть больше чем 80 млн долларов. Комитет рекомендовал немедленно поставить в Советский Союз материалы на сумму 15 млн 680 тыс. долларов, а оставшиеся товары на сумму 172 млн 119 тыс. долларов поставить в течение будущего года. Однако поставки военных материалов на сумму 1 648 708 116 долларов, находившиеся вне юрисдикции комитета, требовали личного решения президента. Правительство немедленно выдало экспортные лицензии на поставки товаров стоимостью 9 млн долларов8.
По мере улучшения советско-американских отношений Уманский возобновил дипломатическое наступление с целью признания за Советским Союзом права на присоединенные страны Прибалтики. Сначала он настойчиво пытался убедить в этом заместителя отдела Госдепартамента по европейским делам Лоя Хендерсона, но тот оставался непоколебим. Настойчивая деятельность Уманского по прибалтийской проблеме осуществлялась одновременно с советско-польскими переговорами, а также на фоне возобновления финнами войны с Россией 25 июня 1941 г., что произошло в ответ на советские бомбардировки[14] и вызвало беспокойство в Госдепартаменте. Тот факт, что Советский Союз намеревался создать сферу собственных интересов, куда входили Финляндия, страны Прибалтики, Польша, Чехословакия, Югославия и, возможно, также Румыния, Болгария и Венгрия, беспокоил некоторых высокопоставленных представителей Госдепартамента. Они считали, что страны Прибалтики так и останутся в составе
Советского Союза, в Финляндии у власти будет поставлено марионеточное правительство, а остальные тоже тем или иным способом будут поставлены в зависимость от Советов. В Госдепартаменте серьезно рассматривали эту проблему, поэтому 1 августа там было принято решение обеспечить поддержку независимости ряда стран, а также наметить границы послевоенного устройства. Сотрудники Госдепартамента выступили с рекомендацией обеспечить активную роль США в послевоенном восстановлении Европы9.
Такая тенденция прослеживалась в течение всей войны, и она очень раздражала Уманского и его преемников. Она положила начало политики США отложить решение важных политических вопросов до конца войны, а также подчеркивала решимость Соединенных Штатов не использовать военную помощь в качестве инструмента своего влияния в политике.
Подняв в очередной раз вопрос о признании статуса Прибалтики, Уманский одновременно с этим более настойчиво, чем когда-либо, стал повторять свои жалобы на небольшие объемы экспортируемых в Россию американских товаров. Американские власти беспокоило и то, что русские упорно стремились не допускать американских военных наблюдателей и корреспондентов в районы ведения военных действий. Уэллес обсуждал этот вопрос с Уманским 26 и 30 июня, а Хендерсон – во время ужина с советскими представителями 1 июля. Эти переговоры ничего не дали. Даже просьбу Стимсона разрешить ему побывать на фронте оставили без внимания. В то же время представители Госдепартамента сетовали на шпионаж со стороны русских, и их обвинения находили подтверждение в том, что советская сторона постоянно требовала раскрыть отдельные секреты. По решению Госдепартамента русским инспекторам на американских военных предприятиях не давали никаких особых прав и не допускали их к военным секретам, так как наблюдателям из Соединенных Штатов запрещали посещать прифронтовые районы10.
Рузвельта никогда так не заботили политические цели русских, как специалистов Госдепартамента. Точно так же ни он сам, ни его военные советники не были твердо убеждены в том, что нацистам удастся молниеносно вывести Советский Союз из войны. Президент очень прислушивался к мнению бывшего посла в СССР Джозефа Дэвиса, который в июле 1941 г. был лучшим другом Советов в Америке.
Дэвис полагал, что немцы захватят Украину и, возможно, даже Москву, но он также считал, что при необходимости Россия сможет сражаться даже из-за Урала. В то же время Дэвис боялся, что советская сторона пойдет на сепаратный мир. Участие России в войне давало Соединенным Штатам и Англии огромные возможности, однако ее возможный выход из войны таил в себе значительную опасность. Немногие из американских военных разделяли веру Дэвиса в силу советских вооруженных сил и народа России. 7 июля Дэвис обедал с Уэллесом, 8-го числа он встречался в Белом доме с Гопкинсом, 9 июля принимал у себя Уманского, а 12 июля вновь беседовал с ним в советском посольстве. 15 июля состоялась еще одна его встреча с Уэллесом, 16 июля он нанес визит президенту, а 18 июля направил длинный Меморандум о положении России. Составив конкуренцию Уэллесу, Дэвис предложил в советском посольстве свои услуги в качестве неофициального посредника для связи с официальными лицами США. Дэвис заявил Уэллесу: «России должна быть предоставлена любая возможная помощь, и сделать это необходимо в самые кратчайшие сроки». Он считал, что борьба между нацистами и Советами, возможно, станет «поворотным пунктом войны». К началу июля оптимизм Дэвиса отчасти стал разделять и Штейнгардт, который трижды (1, 2 и 3 июля) телеграфировал из Москвы, что Сталин не пойдет на сепаратный мир. 10 июля для Уманского впервые после 1939 г. открылись двери Белого дома. Советский посол в течение сорока пяти минут беседовал с Рузвельтом и Уэллесом. Рузвельт заявил Уманскому, что, если Советский Союз сумеет продержаться до 1 октября, зимняя погода свяжет нацистам руки, что позволит выиграть драгоценное время. Он подчеркнул, что решение о помощи Соединенные Штаты будут принимать совместно с Англией. Выигрыш во времени будет полезен не только для того, чтобы выполнить заказы, но и для того, чтобы преодолеть внутреннюю оппозицию против предоставления помощи России; противники такой помощи полагают, что, может быть, это будет даже хуже, чем вступление США в войну11.
С точки зрения практичного политика, оказание помощи России казалось невозможным. В июле на рассмотрении конгресса оказался закон, исключающий Россию из списка ленд-лиза; этот же закон требовал от США строгого соблюдения Акта о нейтралитете применительно к Советскому Союзу. Кроме того, некоторые из конгрессменов опасались, что любые открытые действия, как, например, организация на Атлантике сопровождения конвоев силами ВМС США, могут ввергнуть страну в войну. Изоляционисты успешно блокировали поправки к Акту о нейтралитете, которые давали бы президенту право вооружать торговые суда и направлять их в районы боевых действий. Законодатели на полном серьезе обсуждали вопросы продления срока службы в Национальной гвардии и по контракту, поэтому предложение об отправке призывников за пределы Западного полушария подверглось таким едким нападкам, что сразу же было отвергнуто. Другими словами, значительная часть программы подготовки буквально повисла на волоске после того, как Рузвельт призвал оказать помощь России. Президент дал разрешение оккупировать Исландию, как это и планировалось, однако отменил распоряжение о конвоях до того, как началось их формирование. Пока в конгрессе не были решены политические проблемы, связанные с перевооружением, Рузвельт затормозил вопрос о помощи России, несмотря на всю его срочность12.