А потом мы идем к Наталье Кузьминичне, через коридоры и комнаты, где цветы в обвернутых бумагой горшках, вышитые шторы на окнах, салфетки на столиках и диванах скрадывают больничную казенность, сообщают обстановке черты домашности, — особенность, по-моему, чисто районная.
Наталья Кузьминична лежит навзничь, на низкой подушке. Лицо у нее малиновое, исхудавшее, с резко обозначившимися скулами. В распущенных, слипшихся от пота волосах заметно прибавилось седины. Глаза помутнели, полны слез. Увидев нас, она принимается еще пуще плакать.
Мы хорошо знаем, что ей уже ничто, не угрожает, и поэтому с чистой совестью произносим обычные в таких случаях слова утешения. Но она молчит, только еще чаще, прерывистее всхлипывает и слезы текут быстрее.
Впечатлительную и нервную натуру нашей приятельницы потрясло все то, что с ней произошло, — внезапные проводы в больницу и соболезнования откровенных деревенских соседок, сводящиеся к тому, что ей, мол, уже не жить, сердешной; спешность операции, физическая боль, последствия наркоза, реальность смерти и мысли о сыновьях, об осиротевшем вдруг доме.
Мне начинает казаться, что она даже не видит нас, не узнает…
Нас торопит нянечка, и мы говорим, что скоро опять приедем.
«Когда?» — спрашивает вдруг Наталья Кузьминична.
В этом вопросе угадывается гордость тем, что вот не забыта она друзьями, и слышится в нем любопытство уставшего от долгих слез ребенка.
До свиданья, Наталья Кузьминична!..
Солнце, прорвавшись сквозь облака, освещает желтоватый еловый лес. Мы стоим возле каменного столба, утвержденного некогда на границе между двумя губерниями,^-поднявшийся в гневе медведь кажется нам скорее мужицким гербом, нежели дворянским. Высокая, освещенная солнцем ель, вся в длинных медных шишках, простерла вокруг тяжелые мохнатые лапы. Шофер остановившейся тут же грузовой машины, должно быть из-за солнца, и смолистого духа, и запаха тающего снега, схватил вдруг валявшийся здесь обломок жерди, швырнул его вверх, и старая ель, задетая им, мгновенно оделась сквозными, сияющими летящими семенами. Каждое семечко прикреплено к основанию крошечного крыла, но в полете, вертясь, оно кажется мотыльком, весело помахивающим двумя крылышками.
Поблескивая, медленно опускаются на землю крылатые семена.