Читать интересную книгу Время не ждёт - Ваграм Апресян

— Кто будет сегодня читать? Комаров? Давайте, — говорит Лодыгин и вдруг, вспомнив что-то, останавливает чтеца. — Впрочем, погодите. Я хотел бы прежде всего договориться с вами об одном деле — это о ваших выходках, не выступлениях, а именно выходках, против педагогов-ретроградов. Я полагаю, например, что не следует по всякому пустяку подымать шума, вызывать необдуманных демонстраций. Нам нужна серьезная, планомерная работа, а не буря в стакане воды. Вы согласны с этим?

. Ученики переглядываются и останавливают взгляды на Игнатьеве. Зеленко просит слова и говорит, что в 11-й гимназии ребята обожглись на стихийных стычках. Дирекция расправилась со многими учениками, поочередно исключив их из школы. За Зеленко выступают другие. Некоторые считают, что всякое выступление, стихийное или организованное, расшатывает гнилой режим гимназии, поэтому оно целесообразно. В конечном счете побеждает мнение, что пора им стать серьезными людьми, ведь им стукнуло уже по пятнадцать-восемнадцать лет! Если назревает необходимость политического выступления, они должны немедля обсудить вопрос на кружке, снестись с другими гимназиями и действовать сообща. Всех учеников дирекция не исключит из гимназии. Главная, конечная задача, в которую входит, как часть в целое, и борьба с дирекцией, заключается в свержении существующего строя. Поэтому надо изучить литературу о революции и распространять ее идеи в народе.

— Можете начинать, Комаров, — говорит Лодыгин.

Над столом висит большая керосиновая лампа. Белоцерковец подкручивает фитиль, в комнате водворяется полумрак. Юноши подвигаются поближе, устраиваются поудобнее, прильнув тесным кольцом к столу. Тишина. Перед чтецом развернуты страницы размноженной на мимиографе самодельной книги с засаленными, потрепанными краями. Это сброшированы некоторые статьи Энгельса. Ими занимались и на прошлых сборах кружка. Теперь Комаров приглушенным голосом продолжает чтение.

Энгельс пишет о существенном отличии человеческого общества от общества животных. Животные в лучшем случае накопляют, между тем как люди производят. Это. резкое отличие делает невозможным механическое перенесение законов органического мира на человеческое общество, живущее другими законами — социальными, классовыми. Люди производят гораздо большее количество средств существования, чем может потреблять капиталистическое общество. И все люди могли бы жить хорошо, в достатке, если бы капитализм искусственно не отстранял огромную массу действительных производителей от пользования продуктами их труда. Капитализм каждые десять лет уничтожает массу продуктов. Какая дикая бессмыслица, какое преступление! В человеческом обществе «борьба за существование может еще заключаться только в том, что производящий класс отнимет руководство производством и распределением у класса, в руках которого это руководство находилось до сих пор, но который уже более неспособен быть попрежнему руководителем, а это уже будет социалистическая революция».

Комарова прерывает Толя. Порядок занятий был таков, что любой член кружка мог прервать чтение, если у него возник вопрос. Белоцерковец спрашивает у Лодыгина: скоро ли наступит в России революция и какой она будет по своему характеру, кто займет в ней руководящую роль? Учитель делится своими знаниями, объясняет роль пролетариата в революции. Начинается обсуждение прочитанных страниц.

Темы занятий учитель выбирает самые разнообразные. Он знакомил юношей с теорией революции по философским трудам. В кружке последовательно изучали произведения Маркса и Энгельса: «Манифест коммунистической партии», «Наемный труд и капитал», «Развитие социализма от утопии к науке» и другие. С необыкновенной предосторожностью, со свойственной молодости торжественностью кто-нибудь извлекал из-за пазухи выпущенную года два назад книжку Владимира Ульянова «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». В дальнейшем, с ростом выпуска русских подпольных изданий, добывали и читали брошюры, листовки, наконец, номера нелегальной ленинской «Искры».

Более четырех лет — до самого окончания гимназии — Шура посещал кружок. С особенным увлечением он читал Энгельса, удивляясь необычайной широте его знаний. Материализм как наука немыслим без развития естествознания, а историю развития человеческого общества нельзя было объяснить без материализма. С помощью этих наук можно было раскрыть все загадки мира. Ознакомившись с трудами Энгельса, юноша по-новому полюбил естествознание и окончательно решил вопрос о выборе профессии. Напрасно Михаил Александрович, махнув рукой, назвал его неисправимым изобретателем. Шура будет биологом!

После жаркого обсуждения книги электрические предметы убирали. Прислуга накрывала стол и подавала большой медный самовар. Белоцерковец просил ее оставить их и сам, стоя, разливал чай, накладывая в розетки варенье, обслуживал весь «электрический кружок». После чая снова начиналось обсуждение, на этот раз — текущих вопросов и практических дел по распространению литературы.

Первый день рождественских каникул. Толя вызвался помочь Шуре дотащить чемоданы до конки. Два чемодана — один тяжелый, другой — полегче. Тот, что полегче, Шура взял из дому, а тяжелый — попросил у Белоцерковца. Большой чемодан на две трети набит нелегальными книгами и брошюрами. С короткими передышками, во время которых юноши обогревали пальцы дыханием, они пересекли улицу и зашагали по скользкому тротуару. Вдруг они увидели классного наставника Ляпина и законоучителя отца Виссариона, шедших им навстречу.

— Далеко собрался, Игнатьев? — спросил приостанавливаясь, священник. Борода и усы его подернулись инеем.

— Здравствуйте, батюшка! Здравствуйте, Евгений Михайлович! — звонко, в один голос приветствуют их Шура и Толя, ставя тяжелую ношу на тротуар. Ляпин удивлен. Впервые юноши так радушно приветствуют его.

— Еду на родину отца, в Белый Колодезь, — отвечает Шура.

— Гостинцев родичам везешь?

Шура и Толя переглядываются, не сумев скрыть лукавинку в глазах. Но отец Виссарион и Ляпин не замечают этого двусмысленного взгляда.

— Угадали, батюшка, гостинцы, — отвечает Шура.

— Однако ноша твоя зело грузна. Видно, родитель твой истинно христиански щедр. С богом, Игнатьев! Господь да благословит твой путь! — Законоучитель и классный наставник удаляются. Шура и Толя хохочут.

— Ну, и умора! Ай да батюшка! Всю «сатанинскую крамолу» благословил. Ха-ха-ха!

Юноши взбираются на верх конки и хохочут до слез. Городовой косо смотрит на них, его, видно, раздражает -их искренний раскатистый смех. А они, не обращая ни на кого внимания, не переставая продолжают заливаться -звонкими голосами до самого Московского вокзала. Здесь их встречает Михаил Александрович. Он пробует вес незнакомого большого чемодана и спрашивает удивленно:

— Что это за свинцовый груз?

— Романы и старые учебники, папа, я давно их обещал нашим родственникам, — с завидным спокойствием отвечает сын.

Михаил Александрович одобрительно кивает головой и подзывает носильщика. Он помогает сыну сесть в вагон, пожелав ему счастливого пути.

...Снова в Белый Колодезь. Мимо окна вагона плывет не яркая зелень весны, а унылый белый неоглядный саван. Но н,а душе так же радостно, как и три года назад. Однако в эту поездку Шура испытывает что-то новое, особенно волнующее, оттого, видимо, что поездка связана с опасностью, что есть в ней что-то такое, чего он не испытывал ни разу за все семнадцать лет своей жизни.

Приехав на родину, Игнатьев завязал через Петю и Сережу знакомство с учителями трех сел. С помощью родственников и учителей он роздал литературу, вместе с ниш вел беседы с крестьянами в длинные зимние вечера. И он, и эти люди, и темы бесед были другими, непохожими на то, что он видел три года назад. Все изменилось, все двигалось вперед.

...Прошло еще три года. Настал день очередного выпуска в 10-й петербургской классической гимназии.

В актовом зале за длинным столом, накрытым зеленым сукном, сидели в парадных мундирах педагоги. Нафиксатуаренная голова директора гимназии Костева выделялась на фоне сапог большого портрета Николая второго. В напряженной тишине выпускники и их родители ожидали церемонии вручения аттестатов зрелости.

Ляпин взял документы и приготовился огласить фамилии выпускников. Высоченный твердый воротник тер его кривую шею, и он беспрерывно надоедливо крутил головой. Костев подошел к краю стола, сверкая орденами и регалиями. Вручая каждому выпускнику аттестат и напутственно пожимая ему руку, он, как заметили многие, не всех поздравлял с напускным радушием и начальственным благорасположением. Некоторым он протягивал всю пятерню, а иным совал в руку всего два пальца.

— Два или пять? Пять или два? — гадали Игнатьев и Белоцерковец, каждый про себя.

Белоцерковцу достались два пальца. Затем Ляпин, скособочившись, произнес фамилию Игнатьева. Молодой человек с усиками неторопливо подошел к столу, принял аттестат. Костев, приосанившись, небрежно протянул ему два пальца. Игнатьев с минуту помешкал. И вдруг, озорно подмигнув оторопевшему директору, он с силой стиснул левой рукой ладонь Костева, а правой, на глазах у всех присутствующих разжал ему согнутые пальцы и энергично тряхнул директорскую руку. Это было не приветствие, а протест против существующего режима.