Читать интересную книгу Йоханнес Кабал. Некромант - Д. Ховард

Гораций вырыл каньон, размером и очертаниями повторяющий Вестминстерский дворец — эдакую

огромную формочку для желе в виде Матери всех парламентов. Джереми завёл стаю лисиц, которых

обычно использовал на охоте в качестве гончих, пока не перешёл на уровень выше, и не начал

врываться в дома людей с отрядом хорошо обученных барсуков.

Атмосфера всеобщей ненависти при индивидуально протекающих безумствах стала почти

осязаемой. Тётушка София, которой реже, чем остальным приходилось занимать ума, уехала за

границу с твёрдым намерением найти какое-нибудь спасительное средство.

И, по всей видимости, безуспешно. Однако после долгих лет странствий она вернулась на

удивление спокойной и уравновешенной, может даже немного самодовольной.

По возвращении она первым делом основала кладбище Гримпен и заказала Друанам семейный

склеп в самом труднодоступном его уголке. Каждому члену семьи, за исключением самой Софии,

было отведено в нём место. На вопрос "зачем?" она с мрачным удовлетворением ответила, что за

время путешествия поняла одну вещь: у Друанов нет никакой надежды избавиться от семейного

недуга, они обречены на вымирание. А места в склепе у тётушки нет, потому что она переживёт всех

остальных.

Остальные члены семьи многозначительно переглянулись. При всём своём слабоумии, они без

всяких синоптиков смекнули, куда ветер дует.

В один прекрасный день Софию как будто бы покинула удача. С ней произошёл ряд

несчастных случаев, и все — с летальным исходом. Её объявляли мёртвой несколько раз, поскольку

злоключения — то в виде невзначай упавшего мешка с бетоном, то в виде иного тяжёлого предмета,

который совершенно случайно пролетал на уровне её головы — преследовали её на каждом шагу.

Удивительное дело: никого из её родственников даже близко не было в момент внезапного —

как гром среди ясного неба — несчастья. И всегда они имели железное алиби, подготовленное порой

несколькими днями ранее. София же как ни в чём не бывало приподнималась на столе морга,

потягивалась и спрашивала, во сколько будет чай.

Однако в последний раз её постигло в высшей степени неудачное стечение обстоятельств:

София, паровой каток и четыре тонны гелигнита оказались в одно время и в одном месте. На этот раз

справиться о позднем завтраке во время вскрытия у неё не было никакой возможности. Тётушку

Софию сняли с деревьев, соскоблили с дороги, сетями для креветок собрали с поверхности утиного

пруда, со всеми почестями поместили в её любимую сидячую ванну вместе с излюбленными банными

принадлежностями, и погребли в самом тёмном углу фамильного склепа. С ней было покончено.

Месяца на два.

Затем, однажды утром, её живые родственники обнаружили, что кто-то не спустился к

завтраку. Беатрису они нашли привязанной за лодыжки к люстре. На её лице застыло выражение

чистейшего ужаса, а сама она была мертва-мертвёхонька. Бобовые валялись по всей комнате. Ещё

пять фунтов гороха были обнаружены во время вскрытия у неё в горле — они забили ей пищевод и

перекрыли дыхательные пути. Через месяц на тарелке в трофейной появилась голова Джереми.

Спустя ещё две недели изувеченное тело Горация было найдено в Вестминстерской Башне на глубине

в три сотни футов.

Они умирали один за другим, и очевидно, от рук того, кто был в курсе их маленьких

странностей. Феликса придавило менгиром. Дафна утонула в холодце. Учитывая любимую забаву

Джулиана, может и к лучшему, что они так и не нашли нижнюю часть его тела. Очень скоро склеп

Друанов заполнился.

Если бы только кому-нибудь пришло в голову заглянуть в склеп к тётушке Софии. Если бы кто-

нибудь удосужился разузнать, где именно она побывала. Если бы только кто-нибудь навёл справки о

внезапной вспышке детского малокровия в округе. Да, загадочная "Гримпенская эпидемия". Ни один

ребёнок не умер от этой болезни, а у всех, кто уехал, здоровье быстро улучшилось. Врачи только

руками разводили.

Если бы они внимательно сравнили записи, их, возможно, заинтриговала бы ещё одна

любопытная особенность, объединявшая всех больных детей. В ночь, когда они заболели, всем

снился один и тот же ночной кошмар: грязная тёмная комната, вроде подвала или тюрьмы, с

глубокими углублениями в стене. Их словно притягивало в тот угол комнаты, где она превращалась в

мрачный альков. Они никак не ожидали увидеть старомодную сидячую ванну в таком заброшенном

месте. Затем, полным ужаса взглядом они смогли разглядеть, что в ванне сидит бледная старуха с

безжалостным, гипнотизирующим взглядом, выражающим такой безмерный голод, что при

воспоминании об этом дети начинали хныкать и что-то бормотать. Когда старуха поднялась из ванны

и медленно, но верно, с ужасающей неотвратимостью, будто огромный паук-альбинос, двинулась на

них, ни пошевелиться, ни убежать они не могли. “Тётка-мочалка! Тётка-мочалка!” — кричали они.

Вспышки анемии продолжались даже после того как последний из Друанов был похоронен в

склепе. В течении многих лет считалось, что это вредное влияние болота, и родители, которые могли

себе такое позволить, отправляли своих детей подальше, пока те не окрепнут настолько, чтобы

"противостоять болезни". Между тем кладбище медленно наполнялось отвергнутыми, никому не

нужными мертвецами. Когда места не осталось, его тут же забросили. Со временем кладбище начала

поглощать земля.

Без крайней необходимости никто не стал бы сюда приходить. Даже самые циничные и

одуревшие от опиума поэты нашли бы кучу других дел, вместо того, чтобы сидя на одной из могил,

сочинять сонет. Да что сонет, поэта даже на хокку не хватит.

Об этой отвратительной дыре уже забыли, а "эпидемия анемии" всё продолжалась.

До одного случая восьмилетней давности.

* * *

Йоханнес Кабал миновал остатки ворот и посмотрел по сторонам, оценивая положение дел.

Вид кладбища заметно ухудшился за те восемь лет, что он здесь не был. Признаки того, что сюда кто-

то с тех пор приходил, также отсутствовали. Это ничуть его не удивило. Надгробия покосились под

чуть более лихим углом, мох расползся по камню чуть дальше, а чтобы прочитать какую-нибудь

надпись, пришлось бы повозиться с проволочной щёткой при косом освещении. Признаков

человеческого вмешательства, однако, не было вовсе. "Хорошо, — подумал он. — В этой и без того

непростой затее станет на пару переменных меньше". Он поудобнее перехватил саквояж левой рукой

и двинулся дальше. Ворона покачивалась у него на плече, и взгляд её метался из стороны в сторону.

Вид у неё был настороженный; ей совсем не нравилось это место.

Кабал пробирался средь камней и высоких пучков травы, направляясь, как можно прямее, к

семейному склепу Друанов. По пути он вспоминал свои ранние исследования в области природы

жизни, смерти и некого пограничного состояния. Когда эти исследования привели его однажды в это

место, всё закончилось тем, что обратно к тропинке он, если не бежал, то уж точно шёл очень быстро.

Воспоминания отвлекли его, он споткнулся о какой-то предмет, скрытый в высокой траве, и,

восстанавливая равновесие, слегка покачнулся — ворона при этом бешено захлопала крыльями.

Чтобы посмотреть, что это был за предмет, он обернулся и снял заслонку со своего потайного фонаря.

По природе человек неэмоциональный, он всё же приподнял бровь и открыл рот в беззвучном "о".

Это был старый армейский полевой телефон, его деревянный корпус находился на поздней

стадии разложения, и Кабалу не захотелось к нему прикасаться. Бакелитовая трубка валялась рядом, а

телефонный провод вёл, как стало ясно через мгновение, в могилу, надгробная плита у которой была

немного сдвинута. Кабал смутно помнил, что видел этот аппарат во время прошлого визита. Он

поджал губы и выпрямился. С бесхозным телефоном,несомненно, была связана какая-нибудь чудная

история, но у него совершенно не было времени и желания узнавать, какая именно. Он пришёл сюда

по делу — нельзя позволять себе отвлекаться. Он снова повернулся в сторону склепа Друанов и

продолжил путь.

Склеп по большей части находился под землёй — от высокого уровня грунтовых вод его

защищали искусная постройка и толстый слой свинца. Входом служило небольшое практичное

сооружение на поверхности — эдакий угольный сарай с претензией на готику. Примечательным в

нём были только надпись ДРУАНЫ, заглавными латинскими буквами высеченная над дверью, и сама

дверь: внушительная, состоящая из каменных плит, скреплённых полосами анодированного железа.