Последующие события развивались по сценарию Строганова: в Сербию прибыл чиновник и привез ферман султана, в котором сербы назывались «райей», Милош – «главным кнезом» и ничего не говорилось о самоуправлении Сербии. В подобной критической ситуации Милошу хватило мужества и мудрости, по совету посланника, отказаться от фермана и заявить о том, что он примет документ, составленный в точном соответствии с условиями Бухарестского договора[83].
Еще до прибытия турецкого чиновника в Белград Строганов приступил к составлению проекта прошения сербов к Порте. Одним из важнейших требований, включенным в текст посланником, стало возвращение Сербии шести округов, которые турки удерживали после подавления Первого сербского восстания. Милош усмотрел связь между вопросом о границах Сербии и размером налога, который должен взиматься Портой. Эта идея в дальнейшем была развита Строгановым; именно он настоял на выдвижении перед турками требования возвращения отторгнутых сербских земель. Неоспоримая заслуга российского посланника состоит в том, что он не только предложил включить пункт о границах в проект прошения, но и настоял на этом, в то время как Милош был готов отказаться от этого условия, не будучи уверенным в правомерности постановки такого во проса[84]. Показательно, что лишь в документе, составленном российским посланником, появилось требование о возвращении сербских округов, столь важное в деле создания национального сербского государства. Сами сербы свидетельствуют в пользу российского представителя: спустя десять лет, в 1830 г., личный секретарь Милоша Д. Давидович писал новому посланнику России в турецкой столице: «Округа, сербами требуемые, постановлены… письмом бывшего тогда посла императорско-россий ского в Константинополе барона Строганова от 9 августа 1820 г. к князю Милошу Обреновичу»[85].
Строганов убеждал Милоша в необходимости борьбы за возвращение Сербии ее территорий. Если эти земли принадлежали сербам «при заключении Бухарестского трактата, в VIII статье коего о сербах вообще а не о части оных говорится, то несправедливо было бы отлучать сих жителей вышеупомянутых 6 пределов от прочих соотчичей… Вы и народ ваш не только в праве, но еще и обязаны просить о восстановлении сих границ», – убеждал посланник сомневающегося Милоша[86]. Об этом же посланник сообщал Каподистрии: если воевавшие против Порты округа получат выгоды по Бухарестскому договору, то тем более они должны распространяться на население округов, не принимавших участия в восстании. Строганов и в дальнейшем продолжал выступать как последовательный сторонник возвращения сербских земель. Благодаря его упорству требование это было включено в прошение и стало одним из важнейших предметов последующих дискуссий между Портой и преемниками Строганова – А. Я. Минчаки, А. И. Рибопьером и А. П. Бутеневым.
Российский посланник советовал сербским старейшинам ознакомиться с правами Республики Семи Соединенных Островов (в пору ее существования) и Дунайских княжеств, для того чтобы более аргументированно составить свой собственный проект. «Если которое-либо из прав, присвоенных островами или Валахией, покажется вам выгоднее права, в Сербии существующего одинакового рода с первым, то вы можете предпочесть оное своему собственному. В противном случае вы утвердите охотнее свое право, не принимая чужого, менее выгодного», – писал Строганов сербским депутатам[87].
Составленный Строгановым «Проект прошения от народа сербского на имя Порты Оттоманской» существенно отличался от более ранних сербских документов подобного рода[88]. Посланник суммировал все, на его взгляд, наиболее важные требования и выразил их четко, логично, акцентируя внимание на тех условиях, выдвинуть которые ему вменялось в обязанность последними инструкциями российского МИД. В частности, не упоминая прямо Бухарестского договора, посланник давал понять Порте, что сербы знают правомерность своих «нижайших просьб» к султану. Оставив первым пунктом свободу богослужения, вторым Строганов называет наследственность княжеской власти Обреновичей: Милош «приобрел неоспоримое право на вескую признательность соотечественников». «А потому, – говорилось в «Проекте…», – народ сербский умоляет Порту утвердить Милоша Обреновича князем Сербии и предоставить потомкам его мужского пола беспрепятственно наследовать ему в сем достоинстве таким образом, чтобы он, с согласия Сената, мог избрать своего наследника».
Исправляя просчеты прежних прошений, в третьем пункте Строганов поставил вопрос о едином налоге в старых границах Сербии: «Сербы просят, чтобы сии разные подати, собираемые ныне по существующим законам и обычаям, соединены были в одну сумму ежегодной дани, коей количество назначено будет с обоюдного согласия Порты и сербов и вносимых в два срока». Что касается отторгнутых территорий, то в проекте Строганова говорится, что сумма налога должна быть распределена «на всю землю сербскую», и перечисляются пограничные пункты Сербии по ее старым рубежам. Таким образом, «вся земля сербская» означает Сербию времен Карагеоргия и Бухарестского мира.
Органы внутреннего управления рассматриваются в четвертом пункте прошения: «Сие внутреннее управление, предоставляемое сербам, находиться будет в руках князя, народного собрания, Сената и старейшин». Члены Сената и старейшины «должны оставаться при местах своих пожизненно». Эта мера могла бы, по мнению Строганова, в какой-то степени оградить самовластие князя. Ежегодные собрания старейшин призваны распределять сумму налога, «а равно и всех доходов и расходов общественных». В этом пункте Строганов очертил административную иерархию будущего княжества, избегая ненужной мелочной регламентации обязанностей должностных лиц и служб государственного аппарата, которые должны были функционировать согласно «законам, обрядам и обычаям».
Пунктом восьмым запрещалось мусульманам селиться в Сербии «иначе, разве с точного согласия князя». Сохранялось важное для сербов требование иметь «агента при Блистательной Порте». В проекте было сохранено положение о сословном делении сербского народа на «духовенство, дворянство, художников, купечество и земледельцев». По мнению Гавриловича, оно обнаруживало желание сербов подражать «общественному укладу в России и румынских княжествах» и отнюдь не отражало уровня социально-экономического развития общества.
В заключении документа содержалось положение, сформулированное в инструкциях посланнику от 17 февраля 1820 г.: даруя сербскому народу «права и преимущества», Порта утвердит «приверженность к себе сербов, а вместе и безопасность пределов своей империи». Смысл его состоял в том, чтобы еще раз напомнить османскому правительству о выгодах добровольного решения Портой сербского вопроса. Следуя инструкциям из Петербурга, Строганов не включил в прошение ссылок на положение Дунайских княжеств: «Порта испугается, увидев, что сербы требуют прав, которыми пользуются Валахия и Молдавия и которые обеспечивают этим народам независимость и явное покровительство России»[89].
Признавая особую важность проекта 1820 г., легшего в основу всех последующих документов о политическом статусе Сербии, нельзя не сказать о том, что некоторые югославские историки склонны умалить роль российской стороны в этом процессе. Ряд авторов видят в Строганове лишь участника переговоров, не упоминая о том, что он явился разработчиком проекта, другие говорят о недостатках предложенного плана как о вине русской стороны[90]. Не признавая решающей роли российского посланника в разработке проекта, невозможно не исказить всю дальнейшую историю развития сербских конституционных документов. В их подготовке также самое непосредственное участие принимали российские представители в Константинополе, но отправной точкой этих разработок остался план Строганова. Он был составлен на основе предыдущих сербских прошений и с учетом тех инструкций, которые получал посланник из Петербурга. Известно, что опасения российских властей были вызваны прежде всего авторитарными устремлениями сербского лидера. Российский МИД был сторонником установления в Сербии власти, ограниченной Сенатом. В Петербурге полагали, что при такой организации верховной власти у Сербии было меньше шансов попасть под влияние какой-либо третьей державы, способной воспользоваться в своих интересах личными качествами честолюбивого сербского правителя. В данном случае пожелания, исходившие из российской столицы, полностью отвечали интересам наиболее демократического устройства складывавшегося сербского государства.
В конце 1820 г. из Сербии в Константинополь прибыли депутаты для предоставления Порте последнего варианта народного прошения. В окончательный текст вошли не все требования, подготовленные Строгановым, а только те из них, которые, как казалось Милошу, не должны были вызвать раздражения турецких властей. Таким образом, из документа выпали требования возврата территорий и пожизненного срока службы старейшин в Сенате. В то же время там содержалась ссылка на Бухарестский договор, чего, по мнению Строганова, нельзя было допускать, поскольку вмешательство России в урегулирование турецко-сербских противоречий болезненно воспринималось османским правительством. Тем не менее переговоры имели шансы на успех, и российский посланник не отказывался руководить действиями депутатов, несмотря на то что прошение было искажено без его ведома.