прерывалось громким хохотом.
Травина в клуб притащила Люба, Сергей попытался купить ей билет, но девушка только фыркнула и достала две бумажные купюры по рублю.
— В нашей стране все равны, — строго сказала она. — Как тебе не стыдно предлагать такое комсомолке, где твоя пролетарская сознательность?
Сергей возмущаться не собирался, за свою жизнь всякое повидал, среди его знакомых женского пола встречались как те, кто считал, что мужчина должен оплачивать все, так и такие же современные девушки, не отягощенные предрассудками. И, если здраво рассудить, он предпочитал вторых, с ними и сложностей было гораздо меньше, и расставались они, когда приходило время, без особых эмоций.
Единственное, что его огорчало, так это то, что здесь членам профсоюза фабрики и комсомольцам те же самые билеты обходились по два рубля вместо трех. Денег у Травина почти не осталось, зарплата, даже с надбавкой, обещанной Кацем, светила только через десять дней, а брать подношения нэпманов он как-то брезговал, несмотря на то, что в коммунхозотделе этим промышляли многие.
Фильм он уже успел посмотреть в «Художественном», все три части, по контрамаркам от профсоюза. Картина ему и тогда не очень-то понравилась, во-первых, тем, что была чернобелой и немой, с картонными актерами и детскими спецэффектами, а во-вторых, с точки зрения сотрудника секретного стола, все эти дергания героев были пустым занятием. На месте ленинградской милиции он бы перестрелял злодеев, не успей они сойти с корабля, и закрыл тему с империалистами, но авторам картины удалось растянуть эту бессмыслицу на три часовых сеанса.
А вот Люба смотрела раскрыв рот, кричала, переживала, прижималась к Сергею невыдающейся грудью и хватала его за руку в самые острые моменты.
— Какая же она красавица, — заявила машинистка, когда картина закончилась, и они в числе последних посетителей вышли из клуба. — И молодец. Не побоялась пойти против проклятых буржуев, хоть и американка, но настоящая, по сути, советская женщина. Я бы тоже вот так поступила. Отличный фильм, правда?
— Сногсшибательный, — подтвердил Сергей. — Куда пойдем? К тебе или ко мне в общежитие?
— Сегодня не выйдет, у меня дела, надо готовиться к завтрашнему собранию. Будем голосовать за то, чтобы нашему городу дали имя настоящего революционного героя, вместо старорежимного названия. Пойдем с нами, заодно и поучаствуешь? — и она кивнула на компанию явно комсомольского вида. — Отличные ребята, из цеховой комсячейки.
Травину отличные ребята не понравились. В основном тем, что все они были в разной степени навеселе — водку в буфете клуба комсомольцам разливали за минусом трети цены, а пьяных Сергей не любил и в этой жизни, и в прошлой. Сам он после контузии если и выпивал изредка, то никакого удовольствия от этого не получал, и опьянения тоже, словно вода проскакивала через пищевод, только голова иногда болела от тридцативосьмиградусной продукции Наркомпищепрома. На семерых ребят в этой компании было всего две девчонки, включая Любу, а это значило, что дело непременно дойдет до драки. Начинать жизнь в городе с мордобоя Сергею не хотелось.
— Нет, сам дойду, — решил он.
— Ну, как знаешь, — Люба разочарованно тряхнула головой. — Увидимся завтра.
И убежала.
Редко, очень редко его здесь вот так оставляли без женского внимания — свободные нравы Республики Советов совершенно уничтожили буржуазную скромность и мораль. Мотоцикла, чтобы добраться до общежития, тоже под рукой не было, его Сергей оставил в гараже коммунхозотдела, на всякий случай — украсть не украдут, а вот колеса отвернут и приделают к какойнибудь телеге, и бензин сольют. Технику даже в гараже спасало только то, что в мототехнике в Республике Советов мало кто разбирался.
Молодежь кучками пробиралась по улице Советской Конституции через мост, горланя песни, и исчезала на той стороне реки; мероприятие закончилось засветло, только-только начинало вечереть, ясная погода, уходящее за горизонт солнце и растущая луна, уже вылезшая на небо, отлично освещали дорогу, и Травин самонадеянно решил, что дойдет до дома сам, в одиночку. Можно было отправиться вслед за остальными, а можно было вернуться чуть назад, на улицу, названную в честь эсера Егора Сазонова, убившего царского министра фон Плеве, дойти до другого моста и оказаться почти в центре города, возле Богоявленского собора, который в прошлом году, как выяснил Сергей, остался без колоколов, но все равно с попами. А там уже и до фабричного общежития, куда поселили Травина, было рукой подать. И путь был вроде как покороче, чем тот, который выбрало большинство.
Дорога шла мимо складов, забитых чуть ли не до крыш. Водная артерия, соединявшая Рогожск и Москву, позволяла вывозить отсюда грузы по реке, и с окрестных волостей на склады свозили и зерно, и мануфактуру, и прочие товары, которых в уезде выпускалось множество.
Сергей быстро понял свою ошибку, равно как и то, почему никто из зрителей не отправился по тому же маршруту. По улице Советской Конституции можно было дойти до трамвая, ходившего с утра и до самого вечера, и на нем доехать через весь город до нужного места — если ноги устанут. И замощена она была камнем, не в пример той, по которой он теперь шел, периодически спотыкаясь.
Когда Травин наступил первый раз во что-то липкое и дурно пахнущее, то просто выругался и постарался дальше обходить конские каштаны, но это не всегда получалось — улицу Сазонова никто не убирал, так что уже через две сотни метров он только и делал, что матерился. Сергей всерьез думал повернуть обратно, к цивилизации, и только врожденное упрямство тянуло его вперед.
Распахнутые ворота склада он увидел, только когда подошел практически вплотную. Длинное кирпичное здание стояло в сорока метрах от улицы, которая в этом месте поворачивала, и Сергей ошибся, принял отводок из утоптанного грунта за основной путь. Рядом с воротами стояла телега, заполненная едва ли на треть какими-то тюками; когда Травин подошел, здоровый бородатый мужик в ватной кофте поправлял подпругу. Лошадь фыркала и пыталась его укусить.
— Эй, — Сергей приблизился почти вплотную, прежде чем мужик его заметил, — не пойму, свернул, что ли, не туда? Это улица Сазонова?
— Улица дальше, — бородатый мотнул головой, — иди своей дорогой, мил человек, не мешай работать.
Он разогнулся, выгнув спину, рукава фуфайки были обрезаны, выставляя на обозрение мощные руки, заканчивающиеся толстыми пальцами. Грузчик был немного ниже Травина, зато в плечах как бы не раза в полтора шире. По тому, как он подхватил небрежно тяжеленный с виду тюк и легко забросил его на телегу, можно было представить, насколько этот мужик был силен. К тому же бородатый был не один, еще двое стаскивали