знаю, как у меня получилось так ошибиться. Когда-нибудь я верну свою дочь домой. Её ожидает отдельная спаленка на первом этаже.
Ребекка смотрит прямо в камеру и благодарит меня.
Она могла бы быть моей.
* * * *
Двумя днями позже исчезает другая моя дочь. «Мы предполагаем похищение», — говорят в полиции. Нужно как-то её спасать. Это уже какой-то другой выродок, на этот раз это не может быть Энди.
Мне, право же, следовало бы поехать и развязать этого парня.
Ⓒ Exposed by Monica J. O’Rourke, 2015
Ⓒ Avvakum, перевод
Шэйн МакКензи.
Кровоточащие радуги
Прошла неделя с тех пор, как я кормил собак последний раз.
Не потому что я их не любил. Не потому что я наслаждаюсь, мучая животных. Полагаю, вы можете сказать, что своих собак я люблю, хотя не уверен, что любовь моя похожа на любовь обычного человека. Точно не знаю, потому что всегда имел дело исключительно с собственными чувствами. Однако, глядя на то, как большинство людей оплакивают покойных родных, могу сказать, что любят они более глубоко, чем я.
Мне довелось повидать много мёртвых близких. И я видел множество бьющихся в истерике матерей, отцов и прочих родственников.
Однако лично меня это не расстраивало никогда. Работа такая. И говоря «работа», я имею в виду своё предназначение. На эту работу я не просился, собеседований не проходил, и никто мне ничего не разжёвывал. Просто однажды я понял, что должен делать, и с тех пор это делаю. Меня не посещали ангелы, давая приказаний, со мной не говорил Господь. Просто однажды ко мне пришло понимание. Так вы понимаете, что должны дышать, хотя никто вам этого не объяснял.
Оттого я и не кормил собак. Потому что они тоже должны были делать работу. А делали они её лучше всего, когда были голодными, слегка разозлёнными. Обращаться с ними нужно грубо, держа их почти всё время взаперти, в тесноте, тыча в них палкой несколько раз в день. Не для того, чтобы причинить им вред, совсем нет. Просто потому, что собакам необходима боль.
Они находились в задней части фургона и создавали жуткий шум. Потому что понимали, зачем их везут. Они знали, что после долгой недели приближается время кормёжки.
Я взглянул на газетный заголовок: “Тревис и Этель Монтгомери. Празднование шестидесятой годовщины свадьбы в общественном центре Тарплея”. Приглашают всех. Там была фотография держащейся за руки милой пожилой пары, которая улыбалась друг другу, словно молодые влюблённые.
Я припарковал фургон и, обходя его, постучал по стенке, просто чтобы разозлить собак. Те сразу стали лаять и беситься у себя клетках, и я понял, что бедняги, должно быть, совсем умирают от голода.
Над входом висел большой плакат с улыбающимися лицами юбиляров. К дверным ручкам были привязаны разноцветные воздушные шарики, которые подпрыгивали от щекотавшего их ветерка. Линии конфетти на дорожке напоминали рассыпанные фрукты.
Я приехал последним. Снаружи никого не было, в то время как автомобильная стоянка была переполнена, несколько машин стояло даже на тротуаре. Я подошёл к дверям и прислушался. Довольно тихо. Слабый невнятный шум, затем бурный взрыв смеха.
Открыв двойные двери, я вошёл внутрь.
Супруги, держась за руки, сидели на сцене, спиной к зрителям. Их поблёкшие серые глаза были прикованы к слайдам, которые показывали на стене позади сцены, лица расплывались в улыбках. Я не слышал, рассказывали о них что-нибудь или нет, но большого значения это не имело. Старые фотографии супругов, влюблённых и молодых, сделанные в разное время, в разных уголках страны, могли у любого вызвать улыбку. Даже я, глядя на них, поддался их обаянию и на минуту замер на месте.
Пока очарованные родители восхищённо смотрели слайды, проживая вместе со старичками-юбилярами длинную романтическую жизнь, на другом конце зала играли предоставленные сами себе малыши. Группка юнцов, заливаясь смехом, шумела и толкала друг дружку. Напротив них, подростки закатывали глаза и бурчали про то, какие же тупые у них предки, притащившие их в это дебильное место, когда по ящику шло любимое шоу.
Я остановился на несколько минут. Наблюдал.
Мне было слышно, как лают собаки. Сомневаюсь, что кто-то ещё это слышал. Вообще, не думаю, что кто-нибудь меня здесь заметил.
Я вышел на улицу и по пути к машине пнул ногой взлетевшее в воздух конфетти. Пока я отпирал двери фургона, собаки притихли. Даже когда открыл клетки, они ждали команды, чтобы выскочить наружу. Родезийские риджбеки[5]. Здоровенные. Их используют в Африке для охоты на львов. Хорошие, преданные собаки. Как всегда, я чувствовал себя немного расстроенным из-за того, что пришлось мучить их голодом.
Они проследовали со мной к входным дверям. Стали принюхиваться и облизывать пасти. Почуяли запах мяса внутри. Я ничего им не говорил, да и не требовалось.
Я слегка приоткрыл одну из дверей. Будто танцуя, по ней застучали воздушные шарики, и, словно снабжённые клыками пушечные ядра, мимо меня пронеслись собаки.
Крики раздались ещё до того, как я успел закрыть дверь.
Я закурил сигарету и привалился к фургону. Рассматривал небеса, исчерченные всполохами красного и оранжевого цветов. Я даже чувствовал языком свежую цитрусовую мякоть во рту.
По дверям загрохотало. По ним молотили ноги и стучали кулаки. Двери так сильно тряслись, что на мгновение мне показалось, что они могут распахнуться. Разумеется, этого не произошло. Я не связывал их цепью, ничего подобного. Это Господь сделал так, чтобы они оставались закрытыми. Принял меры, чтобы раньше времени никто не ушёл.
Я выкурил три с половиной сигареты, прежде чем красный с оранжевым стали бледнеть, будто их отстирали в прачечной. Тускнели, превращаясь в нейтральный серый цвет.
Людей внутри было много, их крики смешались в единый громкий, надрывный звук. Я прикрыл глаза, сосредоточился и стал выделять из него отдельные составляющие. Мужчины и женщины. Дети. Возраст в данном случае не имел никакого значения. Дети также были не более (или менее) предпочтительны, чем кто-либо другой.
Должен сказать, что цвета стали едва различимы. Равновесие практически восстановилось, и