народ по-прежнему остался в оцепенении. Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: «Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла!» В рядах даже между солдатами не было уже бессмысленных орудий; каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле».
Послужные списки молодых офицеров… В них — вся война, двухлетние походы, знаменитые сражения, победа.
Павел Пестель[10]: «1812 года в пределах России против французских войск находился во фронте лейб-гвардии в Литовском полку и с оным везде был до 26 августа, в который день в главном сражении при Бородине, действуя со стрелками, был ранен пулею в левое берцо, с раздроблением костей и с повреждением сухих жил. За отличную храбрость, оказанную в сем сражении, пожалована ему золотая шпага с надписью: «За храбрость». Имеет в память 1812-го года установленную серебряную медаль на голубой ленте».
Иван Якушкин: 1812 года октября 6-го при разбитии неприятельского корпуса при селении Тарутине, октября 11-го под городом Малоярославцем… 1813 года — Лютцен, Бауцен, Кульм, Лейпциг… 1814 года марта 18-го при юроде Париже.
Василий Давыдов: За отличие при Бородине награжден орденом св. Владимира IV степени с бантом, при Малоярославце за отличие награжден золотой саблей с надписью «За храбрость», при Вязьме, Дорогобуже, Красном… за Бауцен орденом св. Анны 2-го класса, при Кульме ранен штыком в бок и за отличие награжден королевско-прусским орденом за достоинство, при Лейпциге 6 октября 1813 года ранен два раза пикою и захвачен неприятелем в плен, 15 числа того же месяца отбит…
Михаил Орлов, начав войну поручиком, заканчивает генерал-майором «в виде награды за участие во взятии Парижа и за донесение о его капитуляции».
В конце марта 1814-го в Париже собралась едва ли не половина будущих декабристов — от прапорщика Матвея Муравьева-Апостола до генерал-майоров Орлова и Фонвизина; одних Муравьевых — шесть человек. Первый «съезд» революционеров задолго до того, как они стали таковыми.
Пушкин в повести «Метель» расскажет:
«Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive, Henri Quatre![11], тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!»
На полях «Метели» Пушкин записал: «19 октября (1830) сожжена X песнь».
Значит, в одно и то же время на одном болдинском столе лежали рядом воспоминания о 1812-м из повести «Метель» и о том же — совсем иное, X глава «Онегина»:
Властитель слабый и лукавый…
В X главе — несбывшиеся надежды, взгляд на события Отечественной войны 16 лет спустя. В «Метели» — как бы взгляд оттуда, из 1814 года. Когда для царя — «какая была минута», то есть как много мог бы сделать тогда он, окруженный такой народной гордостью и любовью!
Будущее казалось радостным и обнадеживающим.
ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ЯКУШКИНА
«Пребывание целый год в Германии и потом несколько месяцев в Париже не могло не изменить воззрения хоть сколько-нибудь мыслящей русской молодежи; при такой огромной обстановке каждый из нас сколько-нибудь вырос.
Из Франции в 14-м году мы возвратились морем в Россию. 1-я гвардейская дивизия была высажена у Ораниенбаума и слушала благодарственный молебен, который служил обер-священник Державин. Во время молебствия полиция нещадно била народ, пытавшийся приблизиться к выстроенному войску. Это произвело на нас первое неблагоприятное впечатление по возвращении в отечество. Я получил позволение уехать в Петербург и ожидать там полк. Остановившись у однокашника Толстого (теперь сенатора), мы отправились вместе с ним во фраках взглянуть на 1-ю гвардейскую дивизию, вступающую в столицу. Для ознаменования великого этого дня были выстроены на скорую руку у петергофского въезда ворота и на них поставлены шесть алебастровых лошадей, знаменующих шесть гвардейских полков 1-й дивизии. Толстой и я, мы стояли недалеко от золотой кареты, в которой сидела императрица Мария Федоровна с великой княжной Анной Павловной. Наконец, показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла