В нашем городе вообще-то довольно сложно остаться в одиночестве где-либо кроме собственной квартиры. Практически везде обязательно встретится какой-нибудь знакомый, который непременно тебя узнает и захочет поболтать. Поэтому я оказался очень сильно удивлен, когда просидел целых пятнадцать минут никем не потревоженный. Впрочем, ясности в мыслях у меня не прибавилось, а желание как можно скорее увидеть Леру только увеличилось. До ее приезда оставалось чуть меньше суток – очень-очень долго…
Пашу и Настю я обнаружил стоящими около подъезда, рядом неторопливо тарахтело такси. Водитель, нисколько не смущаясь, снимал их на камеру мобильника. Воля, казалось, этого вообще не замечал.
– Где ты ходишь? – раздраженно проговорила Настя, – я тебе уже раз двадцать, наверное, позвонила!
Оказалось, я оставил свой телефон в квартире. Оказалось, что им срочно-срочно нужно куда-то ехать. Оказалось, что наконец-то я могу остаться совершенно один – так, как мне уже давно хотелось.
Обменяв коньяк на ключи от квартиры, я очень быстро попрощался и скоро уже сидел за столом на Лериной кухне, пил шампанское, смотрел в окно и грустил.
Проснулся я там же – за кухонным столом. Сильно затекла шея, совершенно не чувствовалась правая рука. На ней я, вероятно, спал. Бокал, в котором было шампанское, очутился на полу – сначала мне даже показалось, что он не разбился. Впрочем, он и не разбился, просто очень красиво треснул, не разлетевшись на мелкие части.
Часы показывали начало одиннадцатого вечера. Ровно через двенадцать часов мне нужно было выйти из дома, чтобы успеть к прибытию Лериного самолета вовремя.
Я потянулся, закурил, допил остатки шампанского прямо из бутылки и решил сейчас же приступить к уборке.
Пока я мыл посуду, наполнял мусорное ведро недоеденными и засохшими остатками еды, расставлял тарелки и все остальное по местам [на самом деле, я не знал точно, что и где должно стоять – просто предполагал], я никак не мог понять, что же меня так беспокоит.
Только когда я снова уселся в то удобное кресло возле окна, снова закурил и открыл еще одну банку пива, я понял что к чему – мне снова приснился тот же самый сон. Опять была та же автобусная остановка в незнакомом месте, беснующаяся толпа, полная неопределенность в том, куда и зачем мне надо ехать.
Но в этот раз во сне было четкое, очень явное чувство. Или ощущение. Или понимание. Собственно, совершенно не важно, как именно назвать это состояние – в любом случае оно было чрезвычайно неприятным.
Я абсолютно точно знал, что я умер. При этом я знал, что умер совсем недавно и сразу после смерти почему-то попал именно сюда, на эту остановку. И все те люди, которые были рядом, – это такие же недавно умершие.
Но между нами было одно очень важное различие. Они все очень хотели сесть в автобус и уехать, а я нет.
И вот сейчас, когда я уже не спал, я понял [хотя, скорее всего, просто додумал], что эти автобусы могли быть возможностью вернуться обратно в свою жизнь. Воскреснуть.
Но я почему-то совершенно не хотел быть одним из пассажиров. И то самое неприятное чувство, которое преследовало меня, было как раз не из-за того, что я умер, а из-за того, что не хотел обратно. Мне совершенно не хотелось возвращаться назад.
В состоянии какого-то невероятного недоумения я просидел, наверное, около часа. Нельзя сказать, что я ни о чем не думал в это время, но ни одна мысль не оставалась значимой хоть сколько-нибудь. Это состояние напоминает видеоролики, сделанные из сотен фотографий. Вот одна из них возникает на экране, и ты тут же вспоминаешь много всего интересного, связанного с этим периодом твоей жизни, но через пару секунд перед тобой уже другой кадр, а ты едва ли можешь вспомнить, что же было до него…
В конце концов я решил больше не мучить себя, а снова лечь спать. К тому же времени на сон оставалось немного.
Засыпая, я думал о том, что вполне возможно, что смысл моего сна был совсем в другом. Может быть, я не умер, а просто у меня многое изменилось. И я не хотел возвращаться не просто к жизни, а в ту старую жизнь. Жизнь, в которой не было Леры…
Часть 3
@@@
Когда мой бывший одноклассник, который сейчас учится в каком-то английском университете, рассказывал мне, что он потратил на авиабилет из Лондона до Риги чуть больше шести евро, я ему отчаянно не верил. Мое неверие длилось не дольше пары минут, пока он искал этот билет в своей сумке. Судя по затрепанности, билет в качестве подтверждения слов предъявлялся, наверное, уже не первый десяток раз.
С самого раннего детства полеты на самолетах были для меня каким-то невероятным волшебством. Первый раз я стал авиапассажиром уже довольно поздно – в шесть лет. Я очень хорошо помню этот день. Это уже само по себе необычно, потому что вообще-то мои детские воспоминания [лет до семи] ограничены парой-тройкой каких-то смутных эпизодов. Я даже не уверен, что все это реальные события, а не мои фантазии по мотивам просмотра еще черно-белых фотографий того периода.
А вот свой первый полет я помню очень хорошо, включая самые мелкие и, в общем-то, ненужные детали: неестественно-красный цвет газировки, которую разносили во время полета, все время сползающий с головы парик спящей девушки, по всей видимости, очень пьяной и т. д.
Так уж получилось, что в мои детские годы [да-да, те самые «лихие 90-е»] необходимость лететь куда-либо на самолете воспринималась как крайне печальная неизбежность потратить очень крупную сумму денег. Впрочем, и сейчас, несмотря на то, что за один билет из моего города в Москву уже не надо выкладывать половину ежемесячной папиной зарплаты, я все равно воспринимаю перелеты с тем самым детским восторгом почти как новый год [типа «ну наконец-то!!!»]. Мне нравится все, даже то, что местные авиакомпании до сих пор эксплуатируют допотопные Як-40 – этакие летающие икарусы на 36 человек.
И получается, что с одной стороны билет за шесть евро – это бесконечно круто, ведь тогда можно будет летать хоть каждый день, но с другой я абсолютно уверен, что мгновенно исчезнет это волнительное чувство из детства.
Я стоял на крыльце обшарпанного здания местного аэропорта, курил и рассматривал людей, которые так же, как и я, приехали кого-то встречать. Правда, примерно половина публики состояла из таксистов, некоторые из которых уже пытались лениво торговаться со встречающими. До посадки Лериного самолета оставалось меньше десяти минут, солнце ослепительно светило, не было ветра и на очень недолгое время мне показалось, что уже, например, начало апреля, а никак не вторая половина февраля. Впрочем, это впечатление длилось ровно до того момента, пока мой взгляд не набрел на темно-серые горы снега, наваленные вокруг автомобильной стоянки. Настроение моментально спикировало в свое обычное состояние неуверенного [или, скорее, безнадежного] ожидания чего-то хорошего.