Подъезжавшие автобусы были не похожи один на другой. Здесь были и древние, давно подлежащие списанию покосившиеся икарусы, с которых как листья с деревьев сыпалась шелуха желтой краски. Были и огромные двухъярусные туристические красавцы, выглядевшие безгранично спокойными и величественными океаническими лайнерами, которым нет дела до разыгравшегося шторма. Были и малюсенькие маршрутные такси, которые, казалось, еле-еле выдерживали натиск бешеных пассажиров.
Все автобусы почему-то открывали только передние двери, возле которых сразу же случался людской водоворот: кого-то нещадно выталкивали из толпы, кто-то падал, кого-то попросту били. Не было никакой разницы кто рядом с тобой – маленький ребенок, еле передвигающая ноги старуха или двухметровый бугай. Все били, толкали, кусали, материли, пинали и оплевывали всех.
– И что ты делал? – спросила Настя.
Собственно, это и было самым обидным – в этом сне я ничего не делал. Я просто стоял и смотрел на происходящее вокруг безумие. Я не пытался влезть ни в один автобус, потому что не понимал, куда и зачем мне надо ехать. Я не осматривался вокруг, не пытался понять, где я нахожусь и что происходит. Я просто стоял и смотрел на беснующуюся толпу, на людей, которым по неведомой мне причине было крайне необходимо влезть в очередной подъезжающий автобус.
– Наверное, просто начиналась какая-нибудь катастрофа или война, и все хотели уехать в какие-нибудь убежища… Или, я не знаю, бункеры, – рассуждала вслух Настя. Почему-то ее очень впечатлил мой рассказ, теперь она сосредоточенно курила и, казалось, напряженно думала.
Мы немного поговорили о том, что каждый из нас стал бы делать, если бы началась такая же невероятная паника, как в голливудских фильмах-катастрофах. Настя сказала, что она бы не делала ничего – просто сидела и ждала, что будет дальше. Про себя я ей отчаянно не верил, но вслух сказать это не решился.
– Приехали, – хриплым басом известил нас таксист.
Я случайно поймал его взгляд в отражении зеркала заднего вида. Мне показалось, что его злобное раздражение вот-вот превратится во вполне реальные физические действия. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.
Он взял у меня деньги с таким выражением лица, какое бывает у уставшей от жизни матери многодетного семейства, убирающей блевотину за пьяным скотиной-мужем. Когда ей противно, обидно, но ничего лучше у нее в жизни попросту нет.
@@@
Алешка – мой лучший друг и самый известный в нашем городе гей. Настолько известный, что правду о нем знают даже мои родители. Все благодаря Вите, точнее ее умению в самый неподходящий момент завести разговор на пикантные темы. И если раньше Алешка был просто моим одноклассником, с которым мы в детстве целыми днями гоняли мяч во дворе или исследовали закоулки окрестных чердаков и подвалов, то теперь мой папочка называл его не иначе как «твой пидорок». Иногда, выпив за ужином чуть больше положенного, отец смотрел на меня, прищурив свои и так не особо широкие глаза, и говорил: «Надо бы тебя к проктологу сводить. Узнать надо – может, ты сам уже давно заднеприводный, как этот твой пидорок, а?»
Он очень долго не мог успокоиться, когда я снял квартиру и начал жить отдельно. Впрочем, эти его нелепые подозрения меня не раздражали и не обижали, а скорее веселили и были весьма популярной темой для обсуждения с приятелями во время вечеринок.
Два года назад Алешкины родители погибли в чудовищной автокатастрофе где-то под Самарой. Его отец был достаточно успешным бизнесменом, владел сетью автомоек в городе и огромным торговым центром в нашем спальном районе. После его смерти вся родительская собственность, включая доли в бизнесе, была поделена между Алешкой и его старшим братом.
Алешкин брат, очень тяжело пережив смерть родителей, с какой-то необузданной энергией взялся за управление отцовским наследством. Он невероятно быстро стал полноценной заменой отца и заслужил большой авторитет и уважение со стороны партнеров и даже конкурентов.
Алешка же, с превеликим облегчением передавший свой пакет акций под управление брата, остался самым главным богемным тусовщиком в городе. Он постоянно устраивал какие-то невероятные вечеринки, выставки андеграундных художников, уличные флешмобы и провокационные спектакли.
Сегодняшняя вечеринка обещала стать самым грандиозным и дорогим клубным событием города за всю историю его существования. Специально для этого были привезены какие-то чрезвычайно модные диджеи [я совсем-совсем в этом не разбираюсь] из клубов Москвы, Милана и Лондона, а ведущим вечера назначен Павел Воля. Собственно, он и был первым человеком, которого мы увидели.
Это невероятно тощее существо стояло недалеко от входа в клуб и очень нервно общалось с кем-то по телефону. Настя достала сигарету, подмигнула мне и своей фирменной наглой походкой направилась прямиком к нему. На ходу она обернулась и крикнула: «Не теряйся! Я скоро к тебе приду!»
Интересно, с каких пор мы стали близкими друзьями?
Я позвонил Алешке, выяснил, где он находится, и через пару минут уже почти лежал на бесконечно мягком диване в чиллауте с коктейлем в руках. Вокруг толпились какие-то люди, которых я либо не знал совсем, либо знал очень поверхностно. Алешка разрывался между гостями, артистами и ответами на телефонные звонки. На меня у него совершенно не было времени.
И вдруг мне стало очень грустно. Я вспомнил, как в детстве мы праздновали наши дни рождения – дома, за столом, на котором обязательно стоял приготовленный мамой торт, кока-кола и вазочки с мороженым. Как мы разрывали хлопушки, жгли бенгальские огни и все вместе задували свечи. Как родители заставляли нас устраивать чаепития в школе, угощать своих одноклассников печеньем и конфетами.
Мне очень хотелось встать и потихонечку исчезнуть, поехать к Лере, сидеть на ее кухне в полной темноте, курить, пить вино, ждать, когда она вернется, и грустить.
Я никак не могу это объяснить, но почему-то состояние вот такой грусти в одиночестве мне нравится гораздо больше, чем какие-либо другие настроения. При этом нет никаких угрызений совести, чувства вины или сожаления о чем-то. Просто грустно. Наверное, я слишком часто слушаю Radiohead.
– Если ты сейчас выйдешь из чиллаута – тебе пиздец! – я не заметил, как подошла Настя.
Видимо, выражение моего лица было особенно глупым, потому что она очень заразительно рассмеялась.
– Там Вита пришла. Она злая – не передать! У нее такой вот фиговины нет, она не может сюда попасть, – отсмеявшись, пояснила Настя [нам при входе как особым гостям выдали специальные браслеты – пропуск в чиллаут].