Читать интересную книгу Металл цвета крови - Тамоников Александр

– Что это?

То, что лежало в свертке, простым смертным было, к сожалению, недоступно. Год назад Ленинградская кондитерская фабрика имени Н. К. Крупской возобновила выпуск конфет, прерванный в связи с блокадой. Их распределяли по детским домам, предприятиям «усиленного питания», часть поставок шла в армейские структуры.

– Что вы, я не могу, – запротестовала Маргарита. – Возьмите, не надо, я же не ребенок, право слово. Вы это Клавдии Викторовне везли…

– Но вы же сегодня за нее, – неловко пошутил он. – Возьмите, Рита, не обижайте меня. Попьете чай, помяните тетушку… и мою маму тоже. Нам это выдают, все в порядке, не беспокойтесь, я уже ел.

– Спасибо, Олег… – она смахнула тыльной стороной ладони набежавшую слезу, – мы уже не голодаем. На деньги пока ничего не купить, но пайковые нормы подняли, расширили ассортимент – с этого уже ноги не протянешь, как раньше… Мы всю жизнь прожили на Петроградской стороне. Мой отец, ее брат, работал в научно-исследовательском институте, преподавал биологию в университете. Его отношения с тетей Клавой испортились после смерти моей мамы от туберкулеза. Он быстро нашел себе другую – слишком молодую для него, это была его ассистентка… Они поженились, у меня появилась мачеха, это было начало 1941 года… Его новая жена умерла от холода под Новый год – субтильное сложение, проблемы с кровообращением… Моего отца арестовали в феврале 1942-го, и я до сих пор не знаю, что с ним, мне отказывают в ответе. Когда я в последний раз была в приемной НКВД, там вспылили, сказали: радуйтесь, что сами не загремели, нечего тут пыль поднимать… Мой отец ни в чем не виновен, я точно знаю, что это был ложный донос его коллег…

Олег сочувственно молчал. Репрессивная машина работала даже в блокадном Ленинграде. Людей арестовывали и в 1941-м, и в 1942-м. Проводилась крупная кампания против высококвалифицированных ленинградских специалистов. Аресту подвергались сотрудники высших учебных заведений, работники науки, искусства. Предъявленные обвинения оригинальностью не отличались: «участие в антисоветской контрреволюционной деятельности». За короткое время арестовали около 300 человек, даже состоялись судебные процессы. Их проводили военные трибуналы войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа. К смертной казни приговорили 32 человека, впрочем, реально расстреляли только четверых, остальным высшую меру заменили исправительно-трудовыми лагерями. Многие арестованные гибли в следственных тюрьмах, на этапах, пересылках, родственникам об этом сообщали не всегда. Смерть в блокадном Ленинграде – на каждом шагу, кого волнуют мертвые предатели?

– Я думала, и меня арестуют, – тихо проговорила Рита. – Я слышала, что брали не только ученых и преподавателей, но и членов их семей… Жила одна в квартире, ходила на работу… и дождалась, – женщина грустно улыбнулась. – Так всегда и бывает: ждешь одну беду, а приходит другая. Это было в конце февраля: искала растопку в соседнем квартале, в доме было страшно холодно, объявили артналет, успела добежать до ближайшего бомбоубежища. А когда все закончилось, вернулась к своему дому на улице Куйбышева, а его разбомбили… Мы жили недалеко от набережной, где стоял крейсер «Аврора»… – Женщина побледнела, воспоминания давались ей с трудом. – Верхние этажи полностью снесло. Мы жили на первом – там все просело, была угроза обрушения. Я плохо помню, меня держали люди, я вырвалась, полезла в квартиру, чтобы забрать документы, карточки, кое-что из одежды… А когда меня вытащили, сломалась несущая стена, все рухнуло… Я пешком пришла к тете на Невский, она приютила меня, вот с тех пор я здесь и живу…

– Вы работаете, Рита?

– Конечно. – Она твердо посмотрела ему в глаза, мол, как можно не работать. – И в блокаду работала, и сейчас работаю. Каждый день хожу пешком в библиотеку Академии наук на Васильевском острове, заведую отделом зарубежной научной литературы. Впрочем, только два месяца заведую, до этого была рядовой сотрудницей… Раньше добиралась с Васильевского, теперь из центра… Транспорт долго не ходил, приходилось идти пешком, по холоду и в темноте… Не только я, все так делали. Раньше требовалось полтора часа, сейчас – час… Работаю посменно – два дня по двенадцать часов с раннего утра, сутки отдыхаю…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Как умерла ваша тетя?

– Она ходила карточки отоваривать… – снова на ее глаза навернулись слезы, – уже домой возвращалась, прошла подворотню. У самого подъезда силы кончились, легла в снег и уснула… Тогда это было обычным делом, многие так умирали. В тот день мела метель, был сильный мороз. Я вернулась с работы, она лежит, а рядом инвалид Петрович из первого подъезда стоит, охраняет тело. Она хлеб несла – и представляете, никто не покусился, пока она лежала. Ведь все голодные были, с ума сходили от голода, ботинки ели, ремни, несъедобные корни из земли выкапывали… Никто не взял этот хлеб, потому что нельзя чужое брать – это впитали с молоком матери…

Он снова деликатно помалкивал. Ели не только ботинки и ремни. Отмечались случаи каннибализма – не часто, но было и такое. За это жестоко наказывали. Военные патрули расстреливали трупоедов на месте. Бывали случаи убийств с целью последующего поедания. Людей запирали в подвалы, расчленяли, варили в котлах…

– Я рад, Рита, что у вас все нормально, – сказал он, – жизнь восстанавливается, ужасы блокады больше не вернутся. Наши войска сейчас в Белоруссии, выходят на границу с Польшей, мы освободили практически всю нашу территорию. Осталось добить врага в его логове… Простите, это, наверное, похоже на сводку Информбюро?

– Немного, – она тихо засмеялась. – Я тоже рада, Олег, что с вами все в порядке. Вы ведь военный человек, постоянно рискуете… В каких войсках служите, если не секрет?

Он не решился дать правдивый ответ. Нет доверия у большинства советских граждан к людям его профессии. Главное управление контрразведки, особые отделы, НКВД – они не разбираются в этих тонкостях и просто всех боятся. Долго объяснять, что подавляющее большинство сотрудников борются с реальным врагом, а не с невиновными гражданами собственного государства. До 1943 года офицеры особых отделов и госбезопасности носили свою форму. После 1943-го – отличительные знаки тех частей, к которым были приписаны. В петлицах майора контрразведки поблескивали перекрещенные пушки – артиллерия. Чтобы не только враг не догадался, но и свои не знали…

– Артиллерийское управление, – скупо отозвался он. – Из действующей армии выбыл по ранению, теперь несем службу в тылу. Командировка в Ленинград – вот и решил проведать свою квартиру. Возможно, скоро переведут сюда, но пока служу в Новгороде. Это близко, – улыбнулся он, – всего лишь двести километров, пять часов на поезде.

– Вы не женаты? – спросила Рита.

– Нет, – покачал он головой. – А вы замужем?

Спросил и стушевался – получилось как-то глупо. Она совсем не похожа на замужнюю женщину. Возможно, разведенка или вдова…

– Не сложилось, – пожала плечами Рита. – До войны казалось, что еще рано, успею, да и не было на горизонте подходящей кандидатуры. Я ведь была очень требовательной и привередливой… Вы смотрите удивленно, Олег, – подметила Рита, – вас удивило, что я считала себя несозревшей для замужества? Да, я выгляжу ужасно, на вид мне далеко за сорок… Как вы думаете, сколько мне лет?

– Ну, не знаю, – смутился Березин. – Тридцать три – тридцать четыре…

– Двадцать восемь, – она засмеялась, наблюдая за его реакцией. – Ладно, все в порядке, не хочу вгонять вас в краску. Перед войной я окончила библиотечный факультет Ленинградского университета. А вам сколько? Вы тоже выглядите на сорок. Наверное, вам сорок и есть?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Тридцать два…

– О, господи, простите… – что-то клокотнуло у нее в груди, она прижала руку к сердцу, – и смех, и грех, как говорится… Давайте считать, что, несмотря ни на что, мы неплохо сохранились, согласны?

– Договорились, – кивнул он. – Виноват, Рита, я должен идти. Еще увидимся.

– Подождите… – Она заколебалась. – Можно личную просьбу, Олег? Вы человек военный, целый майор, у вас, наверное, есть связи… Не могли бы прояснить судьбу моего отца – Грачева Николая Викторовича? Я не питаю надежд, уже смирилась, что хороших новостей не будет… – она поежилась, снова запахнула шаль, – просто мне нужно знать, вы понимаете?