Читать интересную книгу Ведьмино отродье - Розмари Сатклиф

Ловел снова кивнул, не спуская глаз с лица Роэра.

— Простой приют, понимаешь? Но по дороге на родину мне случилось видение. — Роэр сказал это, как другой бы сказал, что нашел пенни или что его лошадь потеряла подкову. — была жаркая ночь — странно, если подумать, ведь болезнь задержала меня в Риме, и время близилось к Рождеству, — я не мог заснуть. Я ворочался на постели, выискивая местечко прохладнее, и одновременно мысленно подыскивал в Лондоне? В пригороде? — место для моего приюта. И вдруг мне показалось, что комната и все в ней растаяло, я увидел, что ко мне приближается громадных размеров зверь о восьми ногах, с крыльями орла. Он ухватил меня в свои когти и поднял до звезд. Спросят тебя когда-нибудь — скажи, на меня ссылаясь, что звезды не только мерцают, вблизи звезды кружатся, кружатся, испуская высокого тона звук и сильный запах пиретрума. Подо мной не было ничего — одна чернота, и я знал, что вот-вот зверь разомкнет когти, и я полечу вниз в черноту, и падение будет длиться вечность. Я вскрикнул, и в мою дверь вошел Святой Варфоломей, или самый почтенный и величественный старец с бородой длинной и белой, как Млечный путь, вошел и сказал, что я должен построить приют в Смитфидде, сразу за стенами Лондона. Там бывает ярмарка раз в неделю, я часто туда наезжал. Он просил меня также выстроить рядом с приютом небольшой монастырь. И с тем я уснул. А когда утром проснулся, то мне было скорее холодно, а не жарко. И неудивительно — на дворе выпал снег. — Роэр потер свой синеватый подбородок. — Странная вещь, я думал про Смитфилд раньше, но это земля короля, а наш Генрих не особенно печется о немощных бедняках. Монастырь же — дело другое, да еще в честь Святого Варфоломея…

— Надеюсь, он действительно даст вам землю?

Роэр чуть улыбнулся.

— Наш Генрих скуп, но набожен. Святой Варфоломей монастырь получит, но прежде — получит приют.

Пала тишина, и они только смотрели друг на друга, сидя на углу стола, где между ними стояла миска из-под супа с коркой хлебных шариков на дне. Ловел догадывался, о какой болезни услышал. Это была лихорадка, которой дышат в зной заболоченные, облюбованные комарами почвы. После первого приступа, если человек его переживет, болезнь часто возвращается — с ознобом, жаром и причудливыми снами наяву.

Ловела не оставляло чувство, что Роэру кое-что известно об этом и что он лишь наполовину верит в свое видение, а иначе — верь он до конца, — он, конечно, рассказал бы по-другому… Или нет? Другой бы человек рассказал бы по-другому, но другой человек, не Роэр. Одно бесспорно: видение (если не болезненный бред) открыло Роэру, как заполучить нужную землю от короля, и за откровение, откуда бы оно не явилось, он был благодарен. Каким образом Роэр построит приют, не говоря о монастыре, Ловел не представлял, но видя его сияющие глаза и слегка насмешливый жесткий рот, Ловел не сомневался — Роэр их построит.

И неожиданно он загорелся желанием идти с Роэром, помочь ему совершить невозможное.

Он встал.

— Мне дали час, а, кажется, отсутствую дольше. Я должен вернуться к брату Ансельму.

На другое утро после торжественной мессы он опять был с Роэром, они мерили шагами внутренний двор монастыря вблизи лечебницы. Уже набухли почки на смоковнице у стены, и дрозд выводил первую песню года.

— Идем со мной, — сказал Роэр. — Мне понадобится твое умение.

Ночь напролет, отдаваясь дремоте и пробуждаясь у постели брата Ансельма, Ловел мечтал: вот бы Роэр сказал эти слова. Но теперь слова застали его врасплох, будто он и не ожидал их услышать; два чувства нахлынули на него и захлестнули единой волной: горячее желание идти за Роэром, который вернулся, в конце концов, свистнул ему, и страх. Ловел страшился подступавшего к стенам монастыря мира, откуда люди камнями изгнали его, ведьмино отродье, за то, что уродился не как остальные — горбатым. Но желание идти пересиливало страх.

Он покачал головой.

— Я не могу.

— Ты же еще послушник, ты совершенно свободен.

— Я не могу оставить брата Ансельма, — промолвил Ловел. — Теперь не могу. Его радует, что я — не кто-то другой — забочусь о нем, и ему жить осталось не больше нескольких дней.

— А я не могу ждать, — сказал Роэр. — Я должен свершить возложенное на меня.

Ловел кивнул. Они остановились перед крытой галереей, под аркой входа.

— Ты хочешь со мной пойти, так? — спросил Роэр.

— Я страстно желаю этого.

— Ты говоришь, он проживет не больше нескольких дней. Подумай, Ловел, неужели ты готов поступиться всей своей жизнью ради нескольких дней, оставшихся старику?

Они стояли и смотрели друг на друга — в долгом напряженном молчании. Казалось, разумно было бы Ловелу попросить: «Дай мне эти несколько дней, и потом я пойду за тобой». Но он знал, что, в действительности, от него требуют: «Брось все — иную любовь и верность, брось и пойдем сейчас… сейчас или никогда». От него требовался выбор на всю жизнь.

— Да, я готов поступиться… — сказал он, наконец. — Я не могу бросить брата Ансельма. — Сказал — и будто вырвал что-то из своей груди.

— Ты станешь когда-нибудь лекарем, — отозвался Роэр. — Храни тебя Господи, брат Отрепыш.

Он повернулся и зашагал легкой походкой через крытую галерею из внутреннего двора на передний.

Ловел мгновение смотрел ему вслед, потом тоже повернул и, прихрамывая, пошел в лечебницу.

Глава 8. Дорога в Лондон

Неделю спустя брат Ансельм умер. Старое тело отнесли на монастырское кладбище, и крайний в ряду тюфяк в лечебнице сначала пустовал, чистый, хо лодный, потом его занял разбухший брат Доминик, мучившийся страшными коликами. А Ловел оказался будто на необитаемом острове, один на один с собою он думал: не поступил ли он как глупец, ведь брат Ансельм последнюю неделю лежал, почти не пробуждаясь от сна. Ловел зашел в библиотеку что-то проверить по большому травнику, и книга сама собой раскрылась на странице с рисунком окопника. Думы сразу же отступили.

Весна сменилась летом, на монастырских угодьях косили сено, потом убирали хлеба, для Ловела подходил к концу год послушничества, близился срок пострижения.

И вот отец настоятель опять послал за ним.

Ловел торопливо почистился, оправил сутану, ведь в последнее время лечебница пустовала, и он вернулся к своим прежним трудам на аптекарском огороде у брата Джона. Ловел шел, требуемый к настоятелю, и пытался вспомнить, какой же проступок совершил, с какой обязанностью не справился?

Но, стоя перед отцом настоятелем, он почувствовал облегчение: он понял, что не провинность имелась в виду.

Отец настоятель сидел, откинувшись в большом резном кресле, и изучал Ловела взглядом острым, как и его орлиный нос.

— Сын мой, недавно посетив нашу обитель, любезный брат Роэр просил позволения взять тебя от нас, пожелай ты уйти с ним. Я предполагаю, что он говорил с тобой и ты отказался.

— Брат Ансельм еще пребывал в этой жизни, оставить его я не мог, отче.

Настоятель кивнул.

— Значит, зайди теперь разговор о том же, ты уйдешь?

— Да, отче.

— Я так и думал. — Настоятель поднялся. — Сегодня утром я получил письмо от Роэра, в каком он просит — если ты ничем не связан и желаешь уйти — отпустить тебя к нему.

— Отец настоятель, куда идти? — Только один вопрос и способен был задать Ловел.

— В местечко поблизости от Лондона, сразу за городскими стенами. Зовется Смитфилд. — Лицо настоятеля осветила улыбка. — Он наказывает передать, чтобы ты спрашивал, где устраивают еженедельную конную ярмарку, и каждый укажет дорогу.

— Мне можно идти, отче? — Ловел стремился прояснить вопрос до конца, хотя в голове все смешалось от радости.

— Сын мой, ты еще послушник, а значит, волен идти куда и когда пожелаешь без моего дозволения. Вместо него даю тебе мое благословение.

Три дня спустя Ловел стоял за воротами обители. Если не считать редких отлучек на сенокос и в поле — впервые за восемь лет.

На нем была его сутана, в суме — немного денег, выданных милостником, еще — ячменной муки ковриги и побег руты с аптекарского огорода, в руке был крепкий ясеневый посох, необходимый при его хромоте, а впереди лежала долгая дорога в Лондон.

— Иди во-о-о-т так по дороге и никуда не сворачивай, попадешь прямехонько к Лондонскому мосту. — Указал ему Хардинг. — Но будь у тебя голова на плечах, не ходил бы. Храбрец по тебе затоскует.

К удивлению Ловела, многие монастырские слуги и братья, среди них отец лекарь, жалели, что он уходит, их благословения все еще звучали у него в ушах, а в ладонь все еще толкался носом, ласкаясь, Храбрец. Позади, в тени арки, врата обители оставались раскрытыми, как обычно, днем, и на какой-то миг Ловел был очень близок к тому, чтобы вернуться и от чужого мира, где люди способны закидать камнями, укрыться в привычном убежище.