17
Хвалить не заставят ни долг, ни стихвсего, что делаем мы.Я пол-отечества мог бы снести,а пол — отстроить, умыв.Я с теми, кто вышел строить и местьв сплошной лихорадке буден.Отечество славлю, которое есть,но трижды — которое будет.Я планов наших люблю громадьё,размаха шаги саженьи.Я радуюсь маршу, которым идемв работу и в сраженья.Я вижу — где сор сегодня гниет,где только земля простая —на сажень вижу, из-под неекоммуны дома прорастают.И меркнет доверье к природным дарамс унылым пудом сенца́,и поворачиваются к тракторамкрестьян заскорузлые сердца.И планы, что раньше на станциях лбовзадерживал нищенства тормоз,сегодня встают из дня голубого,железом и камнем формясь.И я, как весну человечества,рожденную в трудах и в бою,пою мое отечество, республику мою!
18
На девять сюда октябрей и маёв,под красными флагами праздничных шествий,носил с миллионами сердце мое,уверен и весел, горд и торжествен.Сюда под траур и плеск чернофлажий,пока убитого кровь горяча,бежал, от тревоги, на выстрелы вражьи,молчать и мрачнеть, кричать и рычать.Я здесь бывал в барабанах стучащихи в мертвом холоде слез и льдин,а чаще еще — просто один.Солдаты башен стражей стоят,подняв свои островерхие шлемы,и, злобу в башках куполов тая,притворствуют церкви, монашьи шельмы.Ночь — и на головы намлуна.Она идет оттуда откуда-то…оттуда, где Совнарком и ЦИК,Кремля кусок от ночи откутав,переползает через зубцы.Вползает на гладкий валун,на секунду склоняет голову,и вновь голова-луньуносится с камня голого.Место лобное —для голов ужасно неудобное.И лунным пламенем озарена мнеплощадь в сияньи, в яви, в денной…Стена — и женщина со знаменемсклонилась над теми, кто лег под стеной.Облил булыжники лунный никель,штыки от луны и тверже и злей,и, как нагроможденные книги,—его мавзолей.Но в эту дверь никакая тоскане втянет меня, черна и вязка́,—души́ не смущу мертвизной,—он бьется, как бился в сердцах и висках,живой человечьей весной.Но могилы не пускают,— и меняостанавливают имена.Читаю угрюмо: «товарищ Красин».И вижу — Париж и из окон До́рио…И Красин едет, сед и прекрасен,сквозь радость рабочих, шумящую морево.Вот с этим виделся, чуть не за час.Смеялся. Снимался около…И падает Войков, кровью сочась,—и кровью газета намокла.За ним предо мной на мгновенье короткоетакой, с каким портретами сжи́лись,—в шинели измятой, с острой бородкой,прошел человек, железен и жилист.Юноше, обдумывающему житье,решающему — сделать бы жизнь с кого,скажу, не задумываясь — «Делай еес товарища Дзержинского».Кто костьми, кто пеплом стенам под стопуулеглись… А то и пепла нет.От трудов, от каторг и от пуль,и никто почти — от долгих лет.И чудится мне, что на красном погостетоварищей мучит тревоги отрава.По пеплам идет, сочится по кости,выходит на свет по цветам и по травам.И травы с цветами шуршат в беспокойстве.— Скажите — вы здесь? Скажите — не сдали?Идут ли вперед? Не стоят ли? — Скажите.Достроит коммуну из света и сталиреспублики вашей сегодняшний житель? —Тише, товарищи, спите…Ваша подросток-странас каждой весной ослепительней,крепнет, сильна и стройна.И снова шорох в пепельной вазе,лепечут венки языками лент:— А в ихних черных Европах и Азияхбоязнь, дремота и цепи? — Нет!В мире насилья и денег,тюрем и петель витья —ваши великие тениходят, будя и ведя.— А вас не тянет всевластная тина?Чиновность в мозгах паутину не сви́ла?Скажите — цела? Скажите — едина?Готова ли к бою партийная сила? —Спите, товарищи, тише…Кто ваш покой отберет?Встанем, штыки ощетинивши,с первым приказом: «Вперед!»
19