Читать интересную книгу А у нас во дворе - Лариса Миллер

Больше на меня никогда не оставляли детей, но я часто приходила в группу, чтоб увидеть Кармен. «Эй, Карман, — кричали дети, — иди, тебя ищут». Кармен тихо подходила ко мне и молча смотрела. Я протягивала ей яблоко или конфету, но она стояла не шелохнувшись. Тогда я сама вкладывала ей в руку свой гостинец. Я пыталась говорить с ней, но, не зная, что спросить, задавала одни и те же дурацкие вопросы: «Как тебя зовут?» «Кармен», — еле слышно отвечала девочка. «А у тебя мама-папа есть?» «Есть», — шептала она. Я ни разу не видела Кармен смеющейся, плачущей, оживленной. Она осталась загадкой для меня. Да и я сама была для себя загадкой: что я хотела от нее? Зачем я ее мучила? Сколько раз со стыдом и недоумением вспоминала я тот давний «мертвый час». Помню, что, вернувшись с дачи, надеялась найти Кармен в Москве. И даже приходила в дом, где жили рабочие обувной фабрики «Парижская коммуна», среди которых было несколько испанских семей. Смутно помню тот дом и те семьи. Даже по сравнению с другими коммуналками их жилье казалось мне сырым и убогим. Но Кармен среди них не было.

* * *

Болела моя детская душа:Я утопила в море голыша,Случайно утопила в бурном море.Насмарку лето. Ведь такое горе.Купили паровозик заводной,Но нужен был единственный, роднойГолыш — нелепый бантик на макушке.А жизнь, как оказалось, не игрушки.

Родительский день

В родительский день на завтрак давали два вареных яйца и селедочный форшмак. И то и другое после войны являлось деликатесом. А главное, увертюрой к празднику. Удовольствие портило лишь то, что мой наголо обритый сосед по столу поедал все это вместе с густыми соплями, которые постоянно текли у него из носа. И еще то, что он обожал разбивать яйца о мой лоб. Причем делал это настолько виртуозно, что я не успевала увернуться. А если учесть, что яйца не всегда были сварены вкрутую, то возникали проблемы. Еще одна особенность праздничного меню — пирог с джемом на ужин. Но это уже происходило после праздника, когда кусок, какой бы он ни был сладкий, не лез в горло.

Впрочем, начнем с начала. А начинался этот день не утром, а много раньше, когда становилась известна дата желанного события. С этого момента я жила ожиданием. Причем активным — готовила маме подарки. Во-первых, узнавала у всех, у кого могла — у воспитательницы, у нянечки, у детей, — слова песен, которые часто пелись на прогулках и по вечерам. А песни эти были совсем не детские: «Куда ведешь, тропинка милая», «Ах, Самара-городок», «Каким ты был, таким остался». Я знала, что мама их любит, но не знает слов, и представляла, как она удивится, когда я спою эти песни от начала до конца.

Еще я сушила цветы и травы для гербария, который собиралась ей вручить. А ближе к делу плела венок и собирала землянику, которую нанизывала на травинку.

Последняя ночь перед родительским днем казалась досадной помехой. Я даже встала ночью «на ведро» (чего обычно не делала) и в темноте наткнулась на спящую на полу на матраце нянечку. «Вот статуя чертова», — зашипела она, дернув меня за подол рубашки. Проснувшись ни свет ни заря, я мучилась оттого, что не могла вскочить и побежать за калитку встречать маму. Наконец — ура! — подъем, зарядка и, главное, — выдача казенных платьев, которые полагалось надевать в особо торжественных случаях. Что получали мальчики, не помню. Мне хватало переживаний по поводу собственного наряда. Боже, как я любила эти платья — слегка подкрахмаленные, с высокой кокеткой, с крылышками вместо рукавов, с давно вылинявшими цветами на неопределенном фоне. Фасон, узор — все у них было одинаковое. На то они и казенные. Но вот цвет можно было выбрать. «Красный? Лиловый?» — мучилась я. И тут кто-то из мальчишек крикнул: «Дурак красное любит». Вопрос был решен — надела лиловое. Оно стояло на мне колоколом, казалось слишком коротким и чересчур широким. Но мне нравилось все: и цветы, и крылышки, и запах свежести (наверное, сушили на дворе). А главное, что казенное платье — это праздник.

После завтрака началось ожидание. Сладостное и мучительное. «К тебе едут!» — слышалось со всех сторон.

«Милка, к тебе едут!», «Вовка, к тебе едут!» Почему-то в этом случае никогда не говорили «идут», хотя от станции до нашего детского сада приходилось довольно долго идти пешком. Сперва я торчала возле забора и вздрагивала на каждое «едут». А потом решила отойти и не ждать. И, едва отошла, услышала желанное: «Ларка, к тебе едут!» И тут же увидела золотисто-рыжую копну маминых волос, ее блестящие серьги и пестрое цыганское (так мы с мамой его называли) платье. Мама шла, слегка пригнувшись и прячась за кустами. Наверное, хотела сделать мне сюрприз. Но слишком она была яркой, чтоб остаться незамеченной. «Ларусик, обезьянка моя! — мама бросилась ко мне, и я повисла у нее на шее. — Осторожно, все подавишь, и ягоды, и пирожное…»

Остановись, мгновенье… И оно остановилось. Время перестало идти. Шли только мы с мамой. Шли, и шли, и пришли на опушку леса, где повесили не помню откуда взявшийся гамак. Усевшись в него, решили заняться вручением гостинцев. Кто начнет? «Эники-беники ели вареники», — посчитала нас мама и оказалась первой. Она извлекла из сумки морс, ягоды, пирожное «картошка», коробочку клюквы в сахаре, переводные картинки, белоснежную панамку с еще не оторванным ценником и пахнущие новой кожей сандалии, которые я, слегка покрутив и понюхав, тут же и надела. Потом она велела мне зажмуриться и, взяв мою руку, закрепила на моем запястье… что это? Часы с циферблатом и двумя всамделишными стрелками, одна стояла на девяти, другая на двенадцати.

Я съела пирожное, выпила морс, вытянула ноги, чтоб постоянно видеть сандалии, отвела в сторону руку, чтоб любоваться часами. Чего еще желать. Но мама снова полезла в сумку и, понизив голос, с таинственным видом произнесла: «Вороне как-то Бог послал кусочек сыра. На ель ворона взгромоздясь, позавтракать совсем уж было собралась, да призадумалась, а сыр во рту держала…» Я смотрела на маму во все глаза, а она, продолжая декламировать, медленно вынимала из сумки небольшого формата томик. «Басни Крылова», — прочла я крупные буквы на обложке. И хотя бумага в этой книжке оказалась серой и тонкой и картинок было не так уж много, я полюбила ее сразу и надолго.

Пришла моя очередь вручать подарки. Я водружаю на мамину голову свой увядший венок, кормлю ее усохшей земляникой, осторожно снимая ее с травинки, кладу ей на колени гербарий и внимательно слежу за ее лицом. Не разочарована ли она? Нет, улыбается, значит, довольна. А когда я запела песни, с гордостью выговаривая слова, случилось то, чего я больше всего желала: мама достала карандаш и бумагу и принялась записывать тексты под мою диктовку.

Но все было слишком хорошо, чтобы длиться вечно.

Мама взглянула на часы, сказала, что пора возвращаться. Я, посмотрев на свои, заявила, что вовсе не пора, поскольку стрелки не сдвинулись с места. «Нет, надо идти, — настаивала мама, — нельзя нарушать правила. Иначе в другой раз не отпустят на целый день». Мы снимаем гамак, собираем пакеты, фантики, гостинцы и отправляемся в обратный путь. Знакомое поле, зеленый забор, наша калитка, от которой уже отходят многочисленные тетеньки: мамы, бабушки. Мужчин почти нет. Они были редкостью в то послевоенное время. Я крепко держалась за маму, и ей пришлось ласково, но настойчиво высвобождать свою руку.

Вот и все. Теперь она будет уходить, а я буду ей махать, пока она не скроется из виду. Я знаю, что она плачет и потому боится обернуться. Вот обернулась и, прижав обе ладони к губам, послала мне воздушный поцелуй.

«На ужин», — крикнул кто-то. Заглатывая пирог с джемом, мой бритый сосед спросил: «Ну, чего тебе привезли?» Я вытянула ногу и покрутила стопой, обутой в сандалий. Он фыркнул и сделал попытку наступить мне на ногу: «Буза. У меня лучше». Он достал откуда-то из-под стула черный пистолет и набор палочек с присосками. «В лоб хочешь?»

Становилось прохладно. Все потянулись на терраску. Я тоже могу туда пойти и заняться переводными картинками, но что-то не хочется. Хочется уйти в дальний угол участка и слушать паровозные гудки. А в девять отбой.

* * *

Я так ждала родительского дняИ чтобы мама забрала меняИз группы. Мы в лесу гамак повесим.Я буду петь. Я знаю много песен.Читать стихи ей буду без конца.Я маму жду. Я не уйду с крыльца.Ей — с шишками еловыми корзинка,Венок, букет и булки половинка.Вон меж стволами золото волос.Ах, мама, твой ребенок не подрос.Так и бегу с подарком припасеннымТебе навстречу в платьице казенном.

* * *

А мама собирается на бал.И жемчуг бел, и цвет помады ал,На стуле серебрится чернобурка —Ее не любит мамина дочурка.Берет не любит, что с распялки снят,И платье из панбархата до пят.Ведь, значит, мама и́з дому уходитИ дочкин праздник и́з дому уводит.Не надо было маму отпускать.Ведь где, скажи, теперь ее искать?

Не ходи за ворота