Читать интересную книгу Синдром удава - Борис Витман

В эти томительные своим однообразием и неопределенностью дни мысли часто обращались в прошлое...

6. Экскурс в прошлое

Мысленно возвращаясь в годы детства, как самое светлое оконце той поры, постоянно вспоминаю мою московскую немецкую школу.

Собеседование проводила сама директриса. Сначала она спросила:

— Как тебя зовут? — спросила, разумеется, по-немецки.

Я сразу ответил. Она повторила мое имя, но сделала ударение на «о» — Борис, пояснив, что так будет правильнее, если по-немецки. Ее же я должен называть «геноссин Вебер». Потом она спросила, как зовут моих родителей, бабушек и дедушек, говорит ли кто-нибудь из них по-немецки? На вопрос, чем занимаются родители, я пытался ответить, но из этого ничего не получилось: мой словарный запас оказался недостаточным. Потом я должен был рассказать, как провел лето. Я путал падежи, мне явно не хватало знания языка. Видя мои затруднения, директриса помогала мне наводящими вопросами. Ее произношение немецких слов несколько отличалось от произношения моей учительницы, и не все было понятно. Словом, беседа получилась довольно корявой. Я был недоволен собой и думал, что провалил экзамен. Меня попросили подождать в холле, пока мама говорила с директрисой в ее кабинете. Мама вышла оттуда с улыбкой — меня приняли. Мама сказала, что директор очень милая женщина и почти без акцента говорит по-русски.

Кроме детей из Германии и Австрии, преимущественно девочек, плохо или совсем не говоривших по-русски, в нашем классе было пятеро москвичей: Саша Кавтарадзе, Саша Магнат, Боря фрейман, Эрих Вайнер и я. Самым взрывным среди нас был Саша Кавтарадзе, готовый мгновенно включиться в любую затею, а самым флегматичным — Эрих Вайнер. Он предпочитал держаться в стороне и даже не принимал участия в наших мальчишеских играх.

Однажды я неосторожно обвинил его в трусости, а он тут же не упустил случая и передразнил меня, уличив в неправильном, корявом произношении немецких слов.

Это меня сильно задело и заставило стараться как можно правильнее произносить слова и фразы. Дело дошло до того, что дал сам себе торжественную клятву: «Вот увидите! Я буду говорить на вашем языке не хуже, чем вы! И тогда посмотрим!» Судя по всему, данное тогда обещание было выполнено.

У Эриха были другие достоинства. Он умел «завести» любого из нас, и пользовался авторитетом, выступая в роли арбитра.

Девочки держались несколько обособленно, но общая атмосфера была дружелюбной, и отношения учеников друг с другом были не по-детски уважительными, особенно мальчиков к девочкам. Никто не дразнил друг друга, не давал прозвищ. На переменах никто не носился сломя голову по коридорам, не устраивали клуб в туалете. О курении даже не помышляли.

Ближе всех я подружился с Сашей Магнатом. Его родители жили в доме Наркомата иностранных дел у Красных ворот, в доме из другого мира. Кем был Сашин папа, я не знал и ни разу его не видел.

Мне очень нравилось бывать у них дома. Когда мы приходили из школы, Сашина мама давала нам по большому куску омлета на ломте мягкого белого хлеба. И это по сей день забыть нельзя!.. У Саши был настоящий заграничный велосипед на широких шинах. Саша научил меня ездить, и мы по очереди катались во дворе дома. Катание на велосипеде было самым большим удовольствием. Я бредил собственным велосипедом, но долгие годы это оставалось несбыточной мечтой. Настоящий двухколесный велосипед был в ту пору для многих недоступной роскошью. Потом Сашина мама звала нас обедать. Мне эти обеды казались сказочными, а Сашина мама — прекрасной доброй феей...

В немецкой школе я проучился всего около двух лет. А потом ее закрыли[5]... Прошел ядовитый слух, что «директор школы геноссин Вебер оказалась фашистской шпионкой!» Оказалась!.. Мы любили нашу директрису за доброту и справедливость и не хотели верить слухам.

После того как немецкую школу закрыли, меня определили в обычную среднюю школу. Находилась она на углу Большой Грузинской и 2-й Брестской улиц. По сравнению с той школой эта показалась мрачной и унылой, а о какой-либо приветливости и говорить было нечего. В первый же день мне дали прозвище Американец — за брюки гольф и за берет. В гольфах и высоких ботинках ходили большинство мальчиков немецкой школы. Для меня, жителя Кунцева, преодолевать непролазную осеннюю грязь наших окраин было намного удобнее в гольфах, чем в длинных брюках. Вслед мне пели похабные песенки из репертуара вечного городского фольклора. Помимо этого, я тут же стал обладателем еще двух прозвищ: Баран — за вьющиеся светлые волосы и Витамин — по аналогии со звучанием фамилии. Выходить на переменах из класса в плохо освещенный узкий коридор или в туалет было вовсе не безопасно. Ребята из классов постарше заставляли выворачивать карманы и отбирали все, что представляло для них хоть какой-нибудь интерес. Тех, кто сопротивлялся или пытался пожаловаться, сразу избивали. Иногда группами поджидали на улице. Хотя занималась этим сравнительно небольшая часть учеников нашей школы, но она держала в страхе всех. Даже учителя предпочитали с ними не связываться. Поговаривали, что они водят дружбу с урками, имевшими свою «малину» в одном из домов Большой Грузинской улицы. Так же как Марьина роща, этот московский район был вольницей и вотчиной московской уголовщины. Как ни странно, верховодила в группе девчонка. Говорили, что она цыганка. Выбирая очередную жертву, она впивалась в нее взглядом жгуче-черных глаз, словно гипнотизировала, и обычно выносила свой приговор... По какому поводу, сейчас уже не помню, но не избежал этой участи и я. Она испытующе долго смотрела на меня и наконец изрекла: «Его не трогать!.. Пока». Чем было вызвано такое помилование, не знаю. Попутно замечу, что подобные уголовные помилования случались со мной и позднее, уже во взрослом возрасте, — тоже некоторая странность, — иначе я бы не смог написать эти страницы.

И эта ее устная охранная грамота действовала до тех пор, пока в школе не произошло событие, потрясшее всех без исключения.

— Зарезали! Убили!.. — пронеслось по школе.

Все повыскакивали в коридор. Там, прислонившись к стене, стоял паренек. Обе его руки были прижаты к животу. Между пальцами сочилась струйка крови. Лицо было белое как простыня. Здесь же, на полу, валялся брошенный финский нож... Парень в конце концов остался жив, а вот загадочная цыганская девчонка исчезла навсегда.

Мое положение в классе несколько укрепилось с введением уроков физкультуры. Я стал посещать спорткружок и показал неплохие результаты по прыжкам в длину и лыжам. Позже начал заниматься боксом. Сменил гольфы на брюки, берет на кепку. Внешне мало отличался от остальных. Прозвище Американец отпало.

Совершенно иным, чем в немецкой школе, было отношение мальчишек к девчонкам. В туалете во время перемен умудренные опытом сопляки посвящали нас, желторотых, в подробности половых не столько отношений, сколько извращений. В этой школе непристойные выходки и скверные приставания к девочкам проявлялись иногда даже во время уроков. Популярным занятием наших мальчишек было выбрасывание из окон чернильниц и других не слишком громоздких предметов прямо на головы прохожим. А один даже додумался до того, что взобрался на подоконник и стал писать на прохожих.

Ссоры и драки были обыденным занятием на переменах и после уроков. Чтобы меньше соприкасаться со всем этим, я начал посещать изокружок, а потом и студию при районном Доме культуры. Рисованием занимался с неизменным увлечением. Продолжал занятия спортом на стадионе. Освоил вождение автомобиля.

Четыре года учебы в школе на Большой Грузинской не оставили в памяти светлых воспоминаний. Не могу припомнить даже никого из преподавателей. А вог два года, проведенные в немецкой школе, отчетливо помню до сих пор.

Ну как бы там ни было, окончил я в этой школе седьмой класс и перешел в только что открытую новую школу рядом с площадью Маяковского. Эта во всем отличалась от предыдущей: и самим зданием, и учителями, и учениками, и ученицами...

На одном этаже с нами находился седьмой «А» класс! А знаменит он сразу стал тем, что там училась главная достопримечательность нашей школы — первейшая девица-красавица Галина Вольпе, дочь начальника штаба Московского военного округа комдива Вольпе А. М. Впервые я увидел ее на перемене. Проходя мимо, она гордым движением головы откинула прядь темно-каштановых волос, спадавшую на глаза. Это откидывание было равносильно нокдауну. Со мной что-то произошло. Словно загипнотизированный, я смотрел ей вслед, забыв на некоторое время, где нахожусь.

Другой раз увидел ее, когда она выходила из машины отца, в черной кожаной куртке, без головного убора, опять с той же спадающей на глаза прядью волос. Нет, это было неотразимо... Иногда она даже сама управляла этой большой черной машиной!.. Или мы это уже все вместе придумали?.. Всю зиму она ходила в своей черной кожаной куртке, без головного убора.