Вспоминая о том, как он делал «первые робкие шаги на литературном поприще»39 И.М. Троцкий описывает и свою первую встречу с А.И. Куприным:
Время горячее и вдохновенное. Россия клокотала политическими страстями. Столица жила как в горячке. Литература и журналистика расцветали пышным цветом. Чуть ли не каждый день нарождались новые журналы и газеты. Откуда-то из провинциальной глуши нагрянула в Петербург целая ватага молодых талантов и дарований. Страницы новых изданий пестрели незнакомыми именами. Раскрепощенное от цензурных оков слово играло яркой мыслью и пенилось революционным задором. Литературный Петербург бредил наяву. Не знал грани дня и ночи. <...>
Звезда А.И. Куприна стояла тогда в зените славы. Мне страстно хотелось с ним познакомиться.
— Куприн у меня сегодня будет. Приходите. Познакомитесь... — сказал небрежно Пильский, поправив неизменно сползавшее пенсне.
И вот я у Пильского. В его «берлоге», как тогда в литературном мире окрестили беспорядочно заваленную книгами, журналами и газетами квартиру неистового критика. С трепетом и волнением жду знаменитого автора «Поединка».
Я мыслил себе Куприна стройным красавцем и бравым офицером. Такое представление создал себе о нем, читая его изумительные произведения.
Каково же было мое разочарование, когда в комнату шумно ввалился всклокоченный увалень в сильно потертом костюме и в брюках с «бахромою».
От наблюдательного писателя трудно было скрыть изумление.
— Что, батенька, разочарованы. Вы себе меня иным рисовали? Не смущайтесь, юноша! Не вы первый и не вы последний!.. Послушайте, какой курьез со мной в Самаре произошел.
Попал я в этот богоспасаемый город случайно... Дело было зимою. Поезд наш застрял в снегу. Решил переночевать в городе. Куда пойти? Отправился в дворянский клуб. Хотя знакомых никого, костюмчик неважный, все же впустили. С холода да от одиночества немного лишнее выпил. Подходит ко мне старшина и справляется о моей персоне. Замечаю, что у старшины физиономия расплывается в улыбку и он с ехидцою говорит: «Вы что же, быть может, писатель Куприн?» Киваю утвердительно головою. Он, дескать, самый и есть. Поверите, чуть не отколотили! Даже хмель прошел. С трудом спасся...
Вот, батенька, в какие переделки попадаю из-за своей внешности.
В эмиграции И.М. Троцкий без сомнения не раз встречался с Куприным, но никаких воспоминаний больше не оставил.
Петр Пильский
Петр Моисеевич Пильский — один из самых плодовитых и ярких русских публицистов первой половины XX в. — родился в 1876 г. в офицерской семье в Орле. Его мать принадлежала к старинному французскому роду Девиер — этой фамилией журналист, использовавший огромное количество псевдонимов40, часто подписывал свои литературно-критические статьи и заметки. По желанию отца Петр с младых ногтей начал делать военную карьеру: учился в Московском кадетском корпусе, в престижном Московском Александровском военном училище. В училище Петр Пильский близко сошелся с Александром Куприным. Дружба этих впоследствии известных литераторов со временем переросла в литературное сотрудничество. Впервые Пильский осознал себя литератором после того, как стал посещать литературный кружок Валерия Брюсова.
Сам Пильский, однако, тяготел к реалистической традиции, придерживаясь «классической» линии Пушкин — Лев Толстой — Чехов. В 1894 г. он посетил Ясную Поляну, где имел личную беседу со Львом Толстым. И хотя на Толстого сам он особого впечатления не произвел, Пильский запомнил их встречу на всю жизнь, восприняв доброжелательное отношение писателя к своей персоне как благословение на серьезные занятия литературой. Решив посвятить себя литературе, Пильский выходит в отставку и в 1898 г. появляется в Петербурге, где обзаводится солидными литературными знакомствами: Владимир Короленко, Максим Горький, Леонид Андреев...
Пильского знали и как хорошего лектора, сочетавшего талант едкого фельетониста и жадного на впечатления репортера41.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Хотя Пильский чурался всякого рода «измов», он, как отмечалось выше, поддержал в начале пути идейного вождя акмеизма Николая Гумилева, дружил с футуристом Василием Каменским и даже выступал на эпатажном вечере футуристов в Одессе в начале 1914 г.42
По многочисленным воспоминаниям современников, в быту Пильский был склонен к загулам, жил беззаботно и безрассудно:
Пильский был темпераментный и бойкий писатель, отлично владевший пером, но бреттер, самохвал, забияка, кабацкий драчун43.
В 1914 г. Пильский был мобилизован и отправлен на фронт, где пробыл два года. На войне командовал разными подразделениями — ротой, батальоном. Демобилизованный по ранению в 1916 г., он продолжал активную литературную деятельность вплоть до 1918-го:
<...> 1918 г. стал годом бегства Пильского из Советской России. Столкнувшись с любопытным фактом — в мае 1918 г. петербургские матросы «волей революционного народа освободили из психиатрической больницы Николая Чудотворца сумасшедших...» — Пильский начал собирать материалы по этому вопросу у врачей-психиатров. Эти изыскания привели его к политическому, антибольшевистскому выводу — о душевной болезни большевистских комиссаров. В статье «Смирительная рубаха», опубликованной в петербургской вечерней газете «Эхо» летом 1918 г., Пильский употребил термин «душевно больные» не только в метафорическом, но и в буквальном смысле. Позже, уже в эмиграции, он писал: «Я наверно и точно знал, что Раскольников, занимавший тогда виднейшее положение комиссара Балтийского флота, — многолетний пациент психиатров, что он сидел в сумасшедшем доме, что продолжает лечиться <...>. Знал, что пользовался услугами невропатологов и сам Ленин...». Естественным следствием статьи стал арест автора.
Пильский был отправлен в военную тюрьму, но давать показания до суда отказался. Прошли месяцы, до суда дело так и не дошло (разбирательство было невыгодно и неудобно самим большевикам, в то время еще пытавшимся соблюдать видимость правовых норм). Чтобы ослабить значение статьи, большевики объявили сумасшедшим самого Пильского. Воспользовавшись временно предоставленной свободой, Пильский бежал из Петербурга44.
Несколько лет он метался по охваченной гражданской войной России, неоднократно арестовывался — то махновцами, то большевиками, в октябре 1921 г. оказывается в Прибалтике — в Риге, где сразу входит в круг сотрудников газеты «Сегодня», год спустя перебирается в Эстонию, где проработает пять лет (опубликовав за это время около тысячи статей в местной и в зарубежной печати, на русском и на эстонском), а в 1927 г. возвращается в Ригу, где проживет до конца своей жизни, заведуя литературным отделом «Сегодня», ставшей к тому времени одной из самых читаемых газет русской эмиграции.
В эти годы искрометные и одновременно изящные публикации Пильского на темы литературы, искусства и театра имеют большой успех. В эмиграции Пильского ценили также как одного из лучших литературных критиков, который собирал по крохам и оценивал данные о литературной жизни всего русского зарубежья. При этом «многие известные писатели считали Пильского благожелательным критиком, свойство, которое в литературных кругах, — по мнению Алданова, — встречается далеко не часто». Пильский всячески способствовал продвижению русской эмигрантской литературы на прибалтийскую литературную сцену. Благодаря ему в Риге было осуществлено единственное прижизненное издание прозаических сочинений Юрия Фельзена, опубликована автобиографическая повесть Куприна «Купол святого Исаакия Далматского» и поздние прозаические произведения Бунина, с которым его связывали особенно теплые отношения.
В 1928 г. под псевдонимом «П. Хрущов» Пильский публикует роман «Тайна и кровь» в жанре революционного детектива-боевика, предисловие к которому написал Александр Куприн. Книга имела большой коммерческий успех и дважды переиздавалась (в Англии и Франции). В 1929 г., уже под его настоящим именем, в Риге выходят две книги мемуарных очерков «Роман с театром» и «Затуманившийся мир», тепло встреченные эмигрантской критикой.