Вера Камша
Зимний излом.
Том 2
Яд минувшего. Часть первая
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы – впереди неизбежность,
Но ее появленья не ждем.
И, проснувшись от резкого света,
Видим вдруг – неизбежность пришла,
Как в безоблачном небе комета,
Лучезарная вестница зла.
Георгий Иванов
Вы боитесь моих вопросов, господин обвинитель?
Георгий Димитров
Пролог.
Ракана (б. Оллария)
400 год К. С. вечер 2-го дня Зимних Скал
Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.
Франсуа де Ларошфуко1
Бокал был не первым и даже не четвертым. Робер пил кэналлийское, словно какую-то касеру, не замечая ни запаха, ни вкуса, ни послевкусия. Что поделать, если лучшие вина и красивейшие женщины пьянят слабей беды и усталости… Франимские виноторговцы при виде того, как герцог Эпинэ глотает рассветную влагу, попадали бы в обморок или схватились за ножи, Марианна мило улыбалась. Она не была в Доре! Робер сжал зубы и налил себе еще, потом спохватился и наполнил бокал хозяйки. Баронесса улыбнулась.
– Вы все же вспоминаете обо мне, это радует.
– Кто вас видел хотя бы раз, тот вас не забудет, – соврал Эпинэ, заливая чужую смерть и собственную ложь «Черной кровью».
– Герцог, – Марианна гортанно расхохоталась, – эти слова не вызовут сомнений только у юной северяночки. Не забудьте угостить ими девицу Окделл.
– Она в Надоре. – Проклятье, о невесте так не говорят. А как говорят? С любовью? Но влюбленные женихи не врываются на ночь глядя к куртизанкам. Ничего, невлюбленные женихи тоже не редкость. Эпинэ хлебнул «крови» и нашелся: – Сударыня, когда моя невеста вернется, я стану уделять ей столько времени, сколько потребуется, но сейчас я у ваших ног.
– Вы истинный рыцарь, маршал, – красавица с осуждением глянула на перевязь со шпагой, брошенную Робером на оранжевую софу, – кладете между собой и дамой меч.
– Времена рыцарей прошли. – Эпинэ допил и спровадил шпагу на пуфик, золотистый, как шкура Дракко. Голова наконец соизволила закружиться; чуть-чуть, но и это было подарком. – Времена рыцарей, но не прекрасных дам!
– Теперь вы клевещете. На себя. – Баронесса Капуль-Гизайль грациозно пересела на освобожденную от орудия убийства софу. Качнулись, поймав огонек свечи, длинные серьги, в вырезе лимонно-желтого платья вызывающе алела роза. Осенняя женщина, осенняя комната, осенняя ночь, то есть уже зимняя…
– О чем вы думаете? – В глазах Марианны плясали свечи, пахло цветами и духами. Здесь тепло и спокойно, а из городских ворот вторую ночь выползают закрытые мешками фуры, полные покойников. Мешков не хватает, фур тоже, из-под кое-как наброшенных тряпок вываливаются руки, ноги, головы. Жуткие лица истоптаны, измазаны засохшей рвотой, забуревшей кровью, какой-то пеной. «Погибших хоронит корона»… Хоронит или прячет?
– Я забыл извиниться за позднее вторжение. – Эпинэ поцеловал мягкую, благоухающую вербеной ручку. – Но зима не лучшее время для одиночества.
– Лучшего времени для одиночества не бывает, – улыбнулась госпожа Капуль-Гизайль, переплетая розовые пальчики с пальцами Робера, – а оправдание у мужчины одно – усталость, но его еще нужно заслужить. Вы готовы?
Готов, иначе зачем бы он пришел в этот дом? Маршал Эпинэ больше не в силах думать о бредущих меж серых стен горожанах с вожделенными узелками и пустыми лицами. И о забитых досками позорных ямах. Доски не выдерживали, ямы становились могилами, наполнялись доверху телами, на которых стояли люди. На уже мертвых и еще живых…
– Сударыня, вы часто вспоминаете своих… своих друзей? – На то, чтоб забраться в чужую постель, его хватит. Забраться и забыть о задавленных, задохнувшихся, сошедших с ума.
– Иногда вспоминаю, но не тогда, когда у меня гости. – Женщина улыбнулась и тронула цветок на груди, Эпинэ вновь поднес ручку с роскошным венчальным браслетом к губам. Кто купил ей браслет? Муж? А кто купил мужа и титул?
– А ваш супруг? – Можно подумать, герцогу есть дело до маленького барона. И можно подумать, маленький барон не знает, откуда в его доме берется золото. – Он помнит ваших гостей?
– О, – красавица томно вздохнула, – только самых близких. Им Коко дарит морискилл, а своих питомиц он никогда не перепутает и не забудет, кому они достались. У вас тоже будет птичка.
– В самом деле? – Робер не отказался бы помнить лишь крыс и лошадей, но как забыть Мильжу, гоганского мальчишку, дочек Эммы Маризо?! Их все-таки нашли, в тех самых ямах. – Здесь кто-то есть?
– О да, – подмигнула баронесса и легонько причмокнула алыми губками.
Из-за расшитой бабочками-фульгами занавески выскочила левретка, повела узкой мордочкой, вильнула хвостом, приветствуя очередного полухозяина. Марианна рассеянно погладила любимицу.
– Ее зовут Эвро.
– Вот как?
Сюзерен только что учредил орден Эвро. Кавалеры Эвро. Левретки его величества… Робер не выдержал, усмехнулся и тут же был вознагражден.
– Ваши воспоминания, монсеньор, без сомнения, богаче моих. – Нежные пальчики коснулись алых лепестков. – Расскажите что-нибудь бедной затворнице, ведь вы так много видели…
Видел. Ноги и обрывки цепей, торчащие из-под принесенной Вирой скалы. Кровь и вышибленные мозги на мраморе у камина. Добротно одетую горожанку с измятым каблуками лицом и вырванными косами, она еще жила, запрокидывала голову, пыталась дышать, а по лбу, щекам, глазам топтались невольные убийцы.
– Сударыня, то, на что я смотрю сейчас, много прекрасней того, что я встречал за пределами вашего особняка.
– Герцог, вы удивительно немногословны, а ведь вы южанин.
Даже южанин не расскажет, как из превратившейся в смертельную ловушку канавы вытащили восьмерых мертвецов и одного живого. Бедняга ничего не понимал и только просил пить. Снизу и сверху была смерть, а он выжил. Маленький кашляющий человечек в ученой мантии, чем-то похожий на похудевшего Капуль-Гизайля.
– Вы больше не пьете? – В черных глазах отра жались рыжие огоньки, превращая женщину в фульгу. – Вам надоела «Кровь»? У меня есть и «Слезы».
Леворукий, как же ему надоели настоящая кровь и настоящие слезы, но куда денешься?
– Я уже пьян, сударыня, – выдал желаемое за действительное Эпинэ, – пьян и счастлив.
Славный барон любит птиц, его жена любит мужчин. Или не любит, какое это имеет значение. В будуаре пахнет вербеной и померанцами, здесь можно не думать, а пить и еще целовать выпирающие из золотой пены плечи.
– Если вы пьяны, поставьте бокал, – потребовала Марианна.
– Непременно, – пообещал Робер, – но не раньше, чем выпью за ваши прекрасные глаза.
Никола сбросит трупы в карьер Святого Павла, ему не в первый раз. Гоганы и мулы остались у леса Святой Мартины. Святой Павел, святая Мартина, святая Октавия, святая Дора, что скажут они осквернившим их имена погромами и убийствами?
– Только за глаза? – Марианна быстро облизнула губы. – А мне казалось, вас больше занимает… роза.
– Она и впрямь прекрасна, – подтвердил Робер, проглатывая вино, – а ее… ложе достойно ее красоты.
– Наконец-то вы сказали нечто приятное, – одобрила баронесса. – Мне ничего не остается, как подарить эту розу вам. Возьмите ее… Пока она не увяла.
Золотая с алмазной пылью брошь расстегнулась легко, ей часто приходилось это делать. Освободившийся цветок упал на затканный незабудками простенький коврик, Робер нагнулся за подарком, но затянутые голубым шелком стены пошли волнами, и Повелитель Молний глупейшим образом свалился с софы под жемчужный женский смех.
– «Черная кровь» полна коварства. – Марианна протянула гостю руку, и Робер честно за нее ухватился. Слишком честно, потому что прелестная баронесса оказалась на роскошном холтийском ковре рядом с пьяным гостем. Гость извинился и принялся собирать рассыпавшиеся ландыши. Жаль вазу, но завтра он пришлет другую, серебряную, ее не разобьешь.
– Вы порезались? – Дрожащий, полный ужаса голосок. Глупышка никогда не видела настоящих ран.
– Сударыня, я готов отдать вам всю кровь, а не жалкие четыре капли.
– Не шутите так, если с вами что-то случится, я… Я не смогу жить!
– Со мной ничего не случи…
– Робер! Робер, вам плохо?
Золотистый ковер, черноволосая женщина с широко открытыми, подведенными глазами. Марианна Капуль-Гизайль… Он напился, и баронесса подарила ему красную розу. Вот эту! Он напился, потому что хочет забыть Дору. И забудет, хотя бы до утра.
– Сударыня, как это ни прискорбно, я все-таки пьян. – Иноходец поднял злополучный цветок, он ничуть не пострадал, а вот рукав отчего-то сделался черным, а раньше был красным. Робер это помнил совершенно точно. Красным, обшитым золотом, нелепым и вызывающим, ничего другого в праздник Повелитель Молний надеть не может.