Катарина Киери
Никто не спит
Hope you’ll be there to
Open the door, open[1]
The Bear Quartet
Письмо № 114
Проснувшись утром, я обнаружил, что наступила весна. В голове звучала неизвестно откуда взявшаяся фраза: «Смеяться или плакать?» Бред какой-то. Я вышел на улицу, отстегнул велик, сел и поехал. Если погода не испортится, то почерневшие сугробы на обочине, наверное, успеют растаять к Вальборгу[2]. Чтобы лучше было видно прошлогоднее собачье дерьмо.
Зимой все проще. Зимой холодно и мерзко, вот и все, так и должно быть. А весной все обязаны радоваться жизни, быть невыносимо счастливыми. Всем положено играть в мяч и наслаждаться теплым весенним ветерком.
Сегодня я написал твое имя в учебнике английского и даже сам не заметил. Зато Тоббе увидел и вопросительно посмотрел на меня.
Я захлопнул учебник, запер в нем твое имя.
У него кисловатый привкус, ты никогда не замечала?
Э.
1
Надо завести новую коробку, с крышкой. А то пыль скапливается, даже если дверцы шкафа плотно закрыты. Может быть, отец принесет с работы.
Кто-то из соседей включил воду — не знаю, кто именно, я тут вообще ни с кем не знаком. В гостиной работает телевизор, отец наверняка сидит в кресле перед экраном. С улицы доносятся визги и смех малышни: теперь им, наверное, разрешают дольше играть на улице — темнеет уже не так рано. Хотя не знаю, может быть, в этом районе малышня гуляет допоздна круглый год. Тут не совсем трущобы, конечно, но иногда возле подъездов много грязи, а про помойку и говорить нечего.
Мы переехали из дома, где было четыре комнаты, кухня и гараж, в трехкомнатную квартиру. Перемена явно не к лучшему, но мы с отцом об этом не говорим. У переезда, конечно, есть причина, но мы о ней молчим.
Раньше мою школу было видно из дома — точнее, с лужайки за домом. А теперь надо ехать пятнадцать минут на велике или на автобусе. Или десять, если отец подвозит на машине. Можно, конечно, замалчивать все что угодно, но вопрос о школе все-таки прозвучал. Мы все-таки еще не совсем идиоты.
— Тебе же не обязательно искать новую школу? — сказал отец.
— Не обязательно, — согласился я.
— По утрам полно автобусов, а там, глядишь, и на велосипеде можно будет ездить.
— Да, — согласился я.
— Незачем менять школу, когда выпускной на носу.
— Угу, — согласился я.
Вот и весь разговор. Шесть реплик. Даже бездарный актер из никчемного сериала, страдающий болезнью Альцгеймера, смог бы выучить этот диалог наизусть. Особенно мою роль.
Окно приоткрыто, в комнате стало прохладно, да и крики малышни действуют на нервы.
Закрывая окно, я замечаю светленькую малявку, которая в одиночку носится на велосипеде между накатанными ледяными дорожками. Кажется, она живет напротив нас: несколько раз пробегала мимо меня, когда я выходил из квартиры, проносилась так же стремительно, как рассекает сейчас на велосипеде — тонкие светлые волосы развеваются на ветру. По-моему, таким малявкам положено надевать велосипедный шлем.
Вода у соседей все еще течет. Наверное, кто-то любит стоять под душем. А может, самогон варят — похоже, так здесь развлекаются на досуге. Отец, кажется, все сидит перед телевизором.
Я ставлю коробку без крышки в шкаф и накрываю старой футболкой.
2
Я, конечно, понимаю, что переходить в другую школу за несколько месяцев до окончания девятого класса глупо, но я бы не против. Точнее, мне все равно. Мне безразлично, как выглядит здание школы, меня не волнует, что за люди в нем обитают.
Осенью, сразу после летних каникул, всех учеников и учителей собрали в актовом зале. Директриса с гордостью объявила, что у нас будет праздник по случаю открытия школы после летнего ремонта. Стоя на сцене, она с довольным видом рассказывала, как тут всё перекрасили и переделали и сколько сотен тысяч крон на это потратили.
Кто-то из девчонок в нашем классе сказал: «Как тут стало красиво!» И все, кто стоял рядом с ней, включая Тоббе, закивали. Я хорошо это помню, потому что вдруг понял: привинченные друг к другу стулья, сиденья которых с хлопком откидывались, стоило только привстать, заменили новыми, обычными, — а я и не заметил. Даже немного забеспокоился на свой счет.
На праздник открытия я не пошел.
Пристегиваю велик к стойке, захожу в школу. Внутри пахнет весной, то есть гравием и пылью. Солнечные лучи с трудом пробиваются внутрь сквозь грязные окна. Настоящие оптимисты пришли без курток, губы девчонок щедро намазаны блеском. Весна — время непомерных надежд.
Запихиваю куртку в шкаф и чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной. Густав, учитель музыки. Вечно взъерошенные волосы с проседью, кривая осанка — результат многолетнего таскания всевозможных музыкальных инструментов. Похоже, сегодня в огромном черном футляре скрывается труба, не меньше. В другой руке — пюпитр с нотами.
— Как жизнь?
Некоторые так называемые взрослые пытаются говорить с теми, кто младше, на языке, который кажется им молодежным. Наверное, думают, что так легче установить контакт. Обычно это не помогает. Но с Густавом все иначе: он употребляет какие-то нестареющие выражения, которые в его устах звучат вполне естественно. По-моему, он говорит на языке, который был в ходу в стокгольмских джазовых клубах еще в сороковые годы. Просто говорит, и все. Стоит ему открыть рот, как сразу становится ясно, что он из Стокгольма. Даже двадцать лет жизни на севере, в Норботтене, не смогли истребить его столичный диалект. В общем, Густав нормальный, но я все равно не могу ответить на его простой вопрос.
Поставив гигантский футляр на пол, он запускает пальцы в шевелюру, отчего прическа не становится лучше — скорее, наоборот.
— Ты в трубу еще дудишь?
Я прекрасно понимаю вопрос, но что-то во мне ему противится. И я нарочно придаю лицу удивленное и непонимающее выражение.
— Ты еще играешь на саксофоне? — переспрашивает Густав.
— Я сдал его в секонд-хенд Красного креста.
Это неправда. Не знаю даже, зачем я соврал.
— Вот черт…
Взгляд Густава на мгновение становится грустным и удивленным — такого ответа он явно не ожидал. Человеку, посвятившему жизнь музыке, наверное, нелегко слышать, что бывший ученик избавился от своего инструмента.
Густав поднимает гигантский футляр с пыльного пола и идет прочь, но вдруг останавливается.
— Саксофон можно взять напрокат. Было бы желание. Соло из шлягера семидесятых — «Shame, shame, shame». В конце учебного года будет концерт, перед началом каникул.
Мне ужасно не по себе, уйти бы поскорей.
— Почему бы вам самому не сыграть? — говорю я, хотя разговор продолжать не хочется.
— В худшем случае да. Но если передумаешь…
— Мне на математику, — перебиваю я. — Урок уже начался.
Я решительно ухожу прочь, глядя прямо перед собой. Открывая дверь класса, я краем глаза вижу, как Густав продолжает свой путь, сгорбившись под тяжестью инструмента. Седая шевелюра в лучах солнца похожа на нимб.
В доме, где мы теперь живем, три этажа. Наша квартира на самом верху. Я поднимаюсь по ступенькам и на первой же лестничной площадке едва не сталкиваюсь со светленькой малявкой, несущейся вниз. Я делаю шаг в сторону, чтобы избежать аварии. Она на бегу поднимает голову. Мы смотрим друг на друга всего мгновение, но я успеваю подумать: у некоторых людей взгляд, от которого не скроешься, — и у этой малявки именно такой. Сначала он проникает на самую глубину, а потом движется вверх, пристально изучая все, что попадается на пути. На мгновение этот взгляд овладевает мной, не хочет отпускать. Потом малявка быстро извиняется — а может быть, просто бормочет что-то себе под нос — и несется дальше с ужасающей скоростью.
Я продолжаю подниматься на третий этаж. На двери квартиры, где, кажется, живет эта девчонка, написано «Рантаярви». На нашей — «Бергстрём-Страндшё».
В квартире тихо. Дверь в мою комнату закрыта. Закрыл ее не я, а отец — значит, приходил домой на обед. Я знаю, почему он закрывает мою дверь. Ему невмоготу видеть незаправленную постель, вещи, разбросанные по полу, ему нехорошо от того, что я не всегда успеваю поднять жалюзи перед уходом в школу. Во всех остальных комнатах — безупречный порядок, и это целиком и полностью заслуга отца. Нигде ни пылинки, он даже посуду моет после завтрака, прежде чем уйти на работу.
На кухонном столе лежит лист бумаги — отец откуда-то принес и положил так, чтобы я увидел, когда вернусь домой. Так мы по большей части и общаемся. Грустное зрелище, но система работает.
«Приглашаем посетить пробные четырехдневные курсы джиу-джитсу, — читаю я, закусывая бутербродами. — Клуб будо открывает двери для всех, кого интересует „мягкий путь“ в мире единоборств. Познакомьтесь с основными приемами в пятницу и субботу 26–27 апреля и 24–25 мая…»