Читать интересную книгу Никто не спит - Катарина Киери

Такие объявления я находил на кухонном столе и раньше. Кажется, кто-то из папашиных коллег занимается джиу-джитсу. Он пару раз говорил об этом — вроде как ходил на какие-то выступления, которые его сильно впечатлили.

Мне эти единоборства как рыбе зонтик; кроме как в кино, я их и не видел. С чего он взял, что я потрачу четыре свободных вечера на толкотню в вонючем клубе будо?

Письмо № 115

На днях мне снилось, что мы с тобой идем по набережной. Ты все время шла впереди, а я спешил за тобой, но никак не мог догнать. Я пытался сказать тебе что-то важное. Не видел твоего лица, но знал, что ты улыбаешься. Улыбаешься, отдаляясь.

Вдруг ты остановилась. Повернулась к воде, обхватила себя руками, будто ежась от холода. Я протянул руку, чтобы коснуться тебя, согреть, но ты обернулась и, бросив на меня злобный взгляд, решительно ступила в воду. Я застыл на месте, не в силах произнести твое имя. Ты просто скрылась под водой, исчезла.

Помнишь, мы однажды говорили о том, как бывает в кино: человек вдруг просыпается и рывком садится на кровати, едва переводя дух? Помнишь? Мы еще говорили, что в жизни так не бывает.

Так вот, мы ошибались, поверь.

Э.

3

На этот раз я не успеваю уклониться: светленькая малявка врезается в меня на первом лестничном пролете. Мы оба чуть не теряем равновесие и вскрикиваем. Немного придя в себя, мы стоим не шелохнувшись и смотрим друг на друга. У нее ясные голубые глаза и открытый взгляд, и где-то в глубине этих глаз мелькает уже знакомое чувство. До чего же она серьезная. А может быть, это не серьезность, а страх или даже ужас? Сложно понять этот взгляд. А что она видит в моих глазах? Я не то чтоб много раз в жизни сталкивался со светленькими малявками в подъездах.

Она сбегает по лестнице — наверное, будет колесить по двору на велике. Ей не помешал бы велосипедный шлем, с такими-то скоростями. И не только на улице.

Отпирая дверь, я слышу звонок телефона. В груди проносится странное чувство. Безумная надежда — точнее, воспоминание о безумной надежде, которую я чувствовал раньше. Такое и теперь случается, но все реже.

— Здорово, это Буссе, — произносит низкий, совершенно незнакомый голос.

В груди холодеет, все меркнет. Какой еще Буссе? Я его знаю? Учитель, имя которого я забыл?

— Эрик говорил, что ты хотел попробовать джиу-джитсу.

Я знаю только одного Эрика, и вот совпадение — он как раз мой отец. Если речь о нем, значит, Буссе — тот самый коллега из клуба единоборств.

— Да… — неуверенно отвечаю я.

«Да» — потому что отец ему наверняка это говорил, а не потому, что я хотел попробовать.

— Я звоню сказать, что время изменилось. Начинаем в эту пятницу, в семь часов.

— Ясно…

— Не в шесть, как написано в наших листовках.

Я без того настроен скептически, а слова типа «листовка» пробуждают во мне еще большее недоверие. Сразу вижу перед собой людей, чей мир вращается вокруг увлечений, которым они решили посвятить жизнь и в которые решили втянуть остальное человечество — например, с помощью «листовок», которые они распространяют.

— Тебе подходит? Или не очень?

Не очень — в том смысле, что я не очень интересуюсь джиу-джитсу. Что отец записал меня на тренировку, не спросив у меня. Неохота объяснять такие вещи незнакомому человеку, да и знакомому тоже. Если папаша нагло записывает семилетку без его ведома в футбольную секцию — это еще можно понять. Но шестнадцатилетнего сына? Позор какой-то — и для меня, и для него.

— Ты меня слышишь?

К тому же у меня появилось ощущение, что если этот фанат джиу-джитсу вообразит, будто кто-то заинтересовался его единоборством, то пиши пропало — будет наседать до последнего, возражать бесполезно.

— Да, просто думаю, подходит ли время. Наверное, подходит.

Какая разница. Просто не приду, и все. Остальное — не моя забота.

— Отлично. Одежда, не стесняющая движений. Длинные рукава, длинные штаны. И прихвати бутылку с водой.

— Хорошо.

Я знаю, отец мечтает, чтобы я чем-то занялся, чтобы не просиживал лучшие годы жизни дома. Я знаю, он обо мне беспокоится. Мы и это обходим молчанием, но я-то знаю. Вижу по тому, как он глядит на меня вечером в пятницу; по тому, как осторожно стучит в мою дверь, заходит на цыпочках и спрашивает, не нужно ли постирать чего из одежды или полить цветок; по запискам на кухонном столе. Вижу по тому, как он сует мне деньги на кино, на автобус, на еду в городе; по тому, как в выходные за завтраком ни с того ни с сего берег газету и вслух зачитывает время работы лыжного трамплина. Вижу по тому, как он моет посуду после ужина; по тому, как выходит из моей комнаты, полив цветок. Слышу по звону тишины между нами.

В квартире есть большая длинная кладовка. Казалось бы, в ней должен быть такой же порядок, как и во всех остальных комнатах. Но это предположение в корне ошибочно. Похоже, что кто-то стоял на пороге этой каморки и просто бросал внутрь вещи одну за другой, не заботясь о том, куда они упадут. Старые игрушки, матрасы, цветочные горшки, коньки, коробки и предметы неизвестного происхождения и назначения валяются одной большой кучей.

В самой глубине кладовки есть полка, которую почти не видно. На ней аккуратными рядами стоит обувь, словно показывая пример хорошего поведения сборищу шалопаев. «Обувь, за которой ухаживают, служит гораздо дольше, чем обувь, за которой не ухаживают», — эти слова отца я слышу с детства. Одна из пар, смирно стоящих на полке, — это кроссовки, которые я купил осенью. Они мне сейчас и нужны.

Я осторожно переступаю через пустые коробки и прочий хлам, включая футляр с саксофоном внутри.

Я играл три с половиной года: с четвертого до середины седьмого класса, — хотя последние полгода занимался не очень усердно. Сил не было репетировать, да и желания не хватало, так что я часто пропускал занятия. Думаю, все учителя знали, в чем дело, — и Густав тоже. Наверняка мое «положение» не раз обсуждали на педсоветах и посиделках в учительской. Густав прибегал к разным методам, пытаясь подогреть мой остывающий интерес к «дудению в трубу». Иногда останавливал меня в коридоре, клал руку на плечо, предлагал сесть и поболтать. Иногда высказывался более решительно: «Послушай, возьми себя в руки. Репетируй дома, по полчаса в день». Ни один из методов не возымел действия. После зимних каникул в седьмом классе я сообщил Густаву, что бросаю саксофон. Точно помню, что именно так и сказал: «Я бросаю саксофон». Как будто речь шла о курении или другой вредной привычке. Он ничего не ответил, только озабоченно посмотрел на меня. И с тех пор не говорил мне ни слова, до самой встречи в коридоре на днях.

Я беру кроссовки с полки одной рукой, футляр с саксофоном — другой, несу все в свою комнату. Зачем — толком не знаю.

Отец явно что-то задумал. Он будто готовится сказать нечто важное. Ест как-то медленно, тщательно перемешивает рис с фаршем, прежде чем отправить в рот вилку. Смотрит на меня, потом снова в тарелку. И так несколько раз. Отхлебывает воды.

— Тебе Буссе сегодня звонил? — произносит он осторожно, будто опасаясь моей реакции. Меня это раздражает. К тому же я чувствую, что он знает ответ заранее: наверняка стоял под дверью кабинета Буссе и подслушивал. Я смотрю в окно. Светленькой малявки не видать.

— Звонил.

Отец собирает остатки еды на тарелке в аккуратную кучку посередине, подцепляет вилкой.

— И как… пойдешь, попробуешь?

— У меня что, есть выбор? Ты меня уже записал.

Мой ответ звучит слишком резко. Отец поднимает взгляд:

— Я тебя не записывал. Я сказал, что тебе, может быть, интересно попробовать. Ты же унес объявление в свою комнату.

Вид у отца подавленный и несчастный. Вдруг мне становится его жалко. Он ведь только и мечтает, чтобы я чего-нибудь захотел, — даже выяснил, что я сделал с той листовкой. Увидел ее на моем столе, и это вселило в него надежду. Сболтнул Буссе, что я будто бы интересуюсь, а тот сразу вцепился мертвой хваткой, как и положено спортсмену-фанатику. И всё из лучших побуждений, хоть я и слова еще не сказал.

Я споласкиваю тарелку, стакан и вилку с ножом и кладу рядом с раковиной.

— Посмотрим. Может быть, и пойду.

Выхожу в прихожую. Кое-что вспомнив, возвращаюсь:

— Кстати, у тебя нет коробки с крышкой? Может, на работе найдется? Такая, в которой документы хранят?

Отец смотрит на меня так, будто я повернул ключик, вселил в него надежду. Я-то знаю, в чем дело. Я сделал маленький, микроскопический шаг, который можно расценить как проявление инициативы с моей стороны. Похоже, что я решил чем-то заняться, да еще и поделился планами с отцом, ну или почти, — вот что его обрадовало. Мне снова становится его жаль.

— Посмотрю! Напомни мне завтра утром, — отвечает он с рвением большим, чем того требует мой простой вопрос.