Павел Байков
Дословная тишина. Книга стихов
Серебронза
Снаружи: шум буквальный – искрами в лицо…
Снаружи: шум буквальный – искрами в лицо,
сквозь кожу обжигает слепки представлений
в сознании, звуча к началам нервных окончаний.
Внутри: по краю света вырванные вплавь
слова на ощупь выбираются из шума,
сбиваясь в текст (но не с пути, не с ритма в стадо – в стаю!).
Тельцами шелестит читательская кровь…
Ещё раз сделал то, что в позапрошлом было
единым целым: в космосе – ни полночи, ни полдня…
Когда сознанье сузится…
Когда сознанье сузится
До ниточки вперёд —
Пройдёт по телу музыка
И человек умрёт.
Но человек останется
Просунутым во тьму,
Где пустота под пальцами
Шевелится к нему.
Тогда с ладоней линии
Сойдут на раз, два, три…
И человечек глиняный
Рассыплется внутри.
Десять заповедей в коме…
Десять заповедей в коме,
Тускло лампочка горит.
Человек в прошедшем доме
Что-то искоса мудрит.
Выдвигаясь из размеров,
Воздух крошится в ночи.
За чертой небесной сферы
Человек ползком молчит.
Лишь внутри себя встречая
Слаборазвитый рассвет,
Он злословит в чашку чая
На бесследном склоне лет.
Она в меня подумала…
Она в меня подумала,
Что станет мне женой.
И грянули под куполом
Оркестры в мир иной.
И высыпались правила
Шипами на паркет,
А я сидел и вздрагивал
На каждом бугорке.
Сгорает сумрак заживо,
Спрессованный в тупик.
Всё сделанное кажется
Вчерашним напрямик.
Никому не враг, не друг…
Никому не враг, не друг,
Изнутри подпиленный,
Человек с лицом вокруг
Обнажил извилины.
Округляясь до нуля
В бесконечность выстрела,
Из лица глаза скулят
Без пяти – осмысленно…
Жизнь по скошенной траве
В небо перечёркнута —
Завалился белый свет
За подкладку чёрного.
Когда Минувшее столкнулось…
Когда Минувшее столкнулось
Лоб в лоб с просроченным Грядущим —
Над человеком кровь сгустилась.
И человек, влетев случайно
В остановившееся время,
Моргает головой просторной.
(В кастрюле хруст его извилин).
Он вспоминает из кармана,
Как, сидя в бой на унитазе,
До нитки проигравшись в прятки
И рассыпаясь на квадраты —
Он выключил себя снаружи,
Потом задул свечу внутри.
Теперь на все замки открытый,
Став человеком из огрызков,
Он лёжа правит бал на сцене,
Играя первую похлёбку
В анатомическом театре.
Его душа бежит по трубам
Рыгая на ходу подмёткой,
Ручей членораздельной речи
Стекает на пол из затылка.
Над ним патологоанатом
Склонился с хохотом печальным,
Разглядывая по спирали
Бесценную работу смерти.
Вокруг отвисли чьи-то лица,
Глазами собираясь в точку,
Вникая с разворота в тему:
Причина смерти человека.
За окнами осенний вечер.
Потусторонний город…
Вечность…
Спросонья сумеречной пеной,
Покрылся воздух изнутри.
А где-то рядом во Вселенной,
Под сводом внеземной зари,
На основании ребёнка,
Забыв размерами про стыд,
Мечтают двое перепонкой,
Подробно воя на кусты.
Настроенье моё чудесное…
Настроенье моё чудесное,
В ухе заснула блоха.
Обои рваные, тесные,
В подушку набита труха.
И за нос меня гномы дёргают…
Зачем, всё же, я живу:
Чтоб шкаф двигать в бездну чёрную
И в этом лежать шкафу?
Смеркалось. Мысли лезли к потолку…
Смеркалось. Мысли лезли к потолку.
Вращался обруч кровеносного пейзажа.
На свежем мертвеце играла в карты стража,
Накладывая скуку на тоску.
Кто застрелил Байкова под шумок,
А после в рану вполз и притворился пулей?
Под полицейскими задами выли стулья,
А тело мысленно просилось в морг.
Душа качалась на своих ветвях,
Убийца корчил рожи ей, дыша чуть слышно.
На письменном столе лежал Байков остывший,
Герой сюжета в криминальных новостях.
Висит отточенное – небо слышится…
Висит отточенное – небо слышится.
Сидит откормленное – руки падают.
Стоит открытое…
Ничто не движется в метро каменных лиц.
Кричат закрытые рты – их нет.
В глазах гнездятся птицы —
не становись в очередь.
Неслышим-Невидим встал:
«Тсс-ссс… Остановка Серых Мышей!..»
У живого за хвост человека…
У живого за хвост человека
Скособочено время внутри:
Из пустого кармана – с разбега,
Он глядит сразу нб две зари.
А в прокуренном сердце иголка
Отдаётся ногами вперёд.
Время тянется быстро. Как долго
Жить осталось в искусственный лёд?
Над землёй разрастаются солнца —
Сыном, Духом Святым и Отцом,
Где на множество маленьких порций
Нарезается время свинцом.
Душа от тела отрывает кровь…
Душа от тела отрывает кровь —
Ей влага зрячая разумней после тела.
Сухая глина возвратится вновь,
Туда, откуда свыше прилетела.
Оттуда осень кажется весной,
Там свет по кубикам возводится в квадраты,
Туда проснётся то, что было мной,
Без имени и сумеречной даты.
Юный Боже лесных фотографий…
Юный Боже лесных фотографий
Трепет сферы воздушных девичеств
Принимал как свою бесконечность.
Полыхающим снегом окутан,
Он разбитые чаши событий
Наполнял отражением мёда.
Внутривенное солнце в зените —
Время выхода в собственный космос,
Изразцовое время2 (в квадрате),
Где в растительном омуте текста
Обитает загробная рыба,
Как сестра без сестры и без брата.
Отрываясь от берега ночи
На исходе бессонницы летней,
Принимая свою бесконечность,
Я смотрел на полярные звёзды,
Как рассвет отделялся от волка,
Обнаженного кровью оленьей.
Полнолуние молится в сторону сонной артерии…
Полнолуние молится в сторону сонной артерии.
Вниз словами шевелится книжная пыль эзотерики.
Заколочена кровь. Заживает Второе Пришествие.
Утопая в часах, друг за друга цепляются шйстерни.
Время ходит е-два – е-четыре за линию вечности.
Храм от света отрезан горящими в золото свечками.
Осыпается дно. На зубах сокровенное крошево.
Затекают конечности в щели дальнейшего прошлого.
Я учился любить на живых организмах по полочкам.
Занимался огнём, проходя курс ранений осколочных.
Закрывался в глаза. Выживал из ума до последнего.
О себе сам с собой разговаривал через посредника.
Нет сегодня, нет завтра, нет будущей жизни над пропастью.
Посторонние мысли приходят священными тропами.
Проливается боль. Мой клинический ангел беспомощен.
Полнолуние молится в тонком сиянии облачном.
Болитвы
На меня напала туча…
На меня напала туча.
Ну, не туча пусть, вода.
А вода хоть и трескуча,
Но не треснет никогда!
Пароход мой под парами —
Выдох, вдох, пустой гудок.
Деньги пахнут комарами,
Улетающими в долг.
Бесконечная вода…
Бесконечная вода
Вытекает после смерти
Из лежащего туда
В не надписанном конверте.
Отрываются шаги
От земли в открытый воздух —
Ты беги, беги, беги
Через край, пока не поздно.
Не найдя в исподнем счастья…
Не найдя в исподнем счастья,
Встав плашмя из-под земли —
Буду я здоров на части
Без покойницкой сопли.
А когда меня накормят
Этой жизнью на века —
Буду я в разумной форме
Разлагаться свысока.
Угольки по уголкам…
Угольки по уголкам
Тлеют нищему на память:
Дом, сгоревший в Божий храм,
Не вернуть и не оставить.
Всё рассчитано дотла.
Зимний лес под сердцем кружит.
Жизнь за шиворот прошла,
Заключённая снаружи.
Никуда и ниоткуда…
Никуда и ниоткуда,
От вращенья натощак,
Бьётся заживо посуда
С содержимым сообща.
И глядят потом осколки
Преломляя Божий свет,
Как проходит век недолгий
Человеческих котлет.
Под уздцы схожу с ума…
Алёне Бабанской
Под уздцы схожу с ума,
Кем – неведомо – ведомый
Сквозь лекарственный туман,
Обнуляющий изломы.
Раздвигая на ходу
Свет руками, с мёртвой точки
Я кого-то вниз веду,
Головой в себя просрочен.
Где-то кровью, где-то потом…
Где-то кровью, где-то потом,
Где-то желчью со слезой,
Протекала в стол работа
Человека над собой.
Океаны в каплях влаги,
Отпущение трудов…
Слиплись буквы на бумаге
В нечто чёрное без слов.