В полосе муссонных дождей
Владимир Васильевич сидел глубоко в кресле и говорил будто сам с собой. Он вяло шевелил губами перед микрофоном селектора, но всем существом был где-то за окном: глаза его прощупывали бездонное от мороза и солнца небо. И когда на его лице появлялась улыбка, трудно было понять, что ее вызывало: или реплика невидимого собеседника, или просто сегодняшний безоблачный день за окном.
Сидя в кабинете главного инженера «Зеягэсстроя» Конько, всматриваюсь в его лицо, улавливаю знакомые привычки в движениях, в интонации разговора. Владимир Васильевич долго слушает что-то и вдруг, как и много лет назад, устало смотрит на меня... А я то и дело перевожу взгляд на большую, в четверть стены, фотографию плотины Зейской гидроэлектростанции, какой она стала сегодня, и ловлю себя на мысли, что ищу в ней приметы того времени, когда бетонные быки только поднимались и по реке шел ледоход. Ищу, где мог быть котлован, где — перемычка, разделяющая реку на две половины, пытаюсь представить склоны хребтов, эстакаду и на ней знакомые лица... Думаю о том, как со временем обостряются впечатления первых минут, первого знакомства. Сознаешь это с годами, когда груз воспоминаний становится частью тебя...
Первый раз я приехал на строительство Зейской гидроэлектростанции в 1973 году. Так же как и сегодня, сидел и ждал, когда Конько найдет и для меня минуту, так же уходили и приходили люди, а от множества непонятных разговоров разбухала и раскалывалась голова. К концу дня, когда наконец звонки прекратились и поток посетителей иссяк, и я достал блокнот, Владимир Васильевич встал, взял свой плащ, собрался покинуть кабинет. Мне ничего не оставалось, как сделать то же самое. На улице он предложил сесть в его машину, и мы поехали в сторону плотины. По дороге Конько в шутливом тоне рассказывал случаи из своей жизни, о том, как строил Братскую и как в то время он со своим однокашником хотел удрать в аспирантуру. И как, узнав об этом, главный инженер стройки, их институтский педагог выговорил им: «Ваша аспирантура началась здесь, на стройке». И они, два товарища, не выдержав его осуждающего взгляда, тут же в его присутствии порвали свои заявления...
Машина взбиралась по полке, вырубленной в теле хребта, а Владимир Васильевич говорил, что получил назначение сюда, на Зею, в шестьдесят третьем году. Тогда, в самом начале, в его распоряжении был лишь один-единственный бульдозер — техника только прибывала в Тыгду, на Амур... И вот нашелся один местный умник — предъявил строителям претензию: прошел, мол, месяц, а вы не лезете в реку. Конько, рассказывая это, горько улыбнулся...
Владимир Васильевич остановил машину над обрывом. С высоты хребта река внизу от огней и грохота была похожа на грозовое небо с яркими звездами и светящимися надрезами молний... Был ледоход.
Сквозь пучки рассеивающихся огней прожекторов проступала фантастическая картина с ползущими и плывущими облаками. Можно было лишь догадываться, что там, в левой половине перекрытой части реки, в котловане, выступает скала. А эстакада и бетонные быки в правой половине реки казались сильно уменьшенными; сооружение от прибывающей воды и льдов уходило все ниже и ниже, теряло масштаб. Островки льдов со скрежетом проталкивались в пролеты и вылетали у нижнего бьефа, и в кипении освещались изнутри, со дна реки. Гул и треск раскалывал вечерний воздух. Было такое впечатление, будто лед проверял крепость бетона: то пробовал его мощными ударами, то устраивал осаду...
— У меня одна мечта, — как-то тихо сказал Владимир Васильевич. — Увидеть ее завершенной.
Помню, меня тогда поразила в нем эта юношеская откровенность...
Ледоход шел несколько дней кряду. Зеленели и наливались ветки берез, звенели от цветения склоны хребтов — и над всем этим стояло ослепительное солнце. В мягком, напоенном влагой тающих снегов воздухе пахло свежестью, и открывалось для человека то особое удовольствие в природе, которое несет лишь запоздалая весна.
Сразу же за плотиной кружились гористые берега, и, глядя, как Зея неслась между их отвесными и крутыми лбищами, трудно было представить себе, что вскоре над этими серебрящимися на солнце куполами сопок поползут низкие свинцовые облака, задуют холодные северо-восточные ветры с Тихого океана и пойдут долгие муссонные дожди. В верховьях дождевые воды сбегут, вольются в бурные притоки Зеи. И тогда река, миновав границу между горной и пойменной частями, вырвется из стиснувших ее скал, широко покатит свои воды в низовья, а там выйдет из берегов — затопит деревни и села, их заливные плодородные земли...
В ту пору люди на стройке много говорили о наводнениях. Мне приходилось слышать и такое суждение: будто если бы между хребтами Тукурингра и Соктаханом, там, на створе, где кончается гористая часть Зеи, была бы построена даже не мощная гидростанция, а просто регулирующая паводковые воды плотина, она бы все равно себя оправдала. Слишком уж часты и разрушительны были наводнения на Зее...
Но пока в сезон муссонных дождей строители сами не раз спасали свои объекты: сыпали породу на земляные перемычки, возводили дамбы... Хорошо, дома многих из них были защищены высотой — они жили в новом современном поселке, выросшем на отрогах хребта. Но одноэтажному деревянному городу Зее приходилось худо, люди перебирались на крыши, у домов держали лодки. Не раз приходилось строителям идти на помощь населению...
Спустя два года, осенью, гидростроители уже готовили к пуску первый агрегат. И хотя плотине еще было далеко до своей проектной высоты, река, уже встречая на пути преграду, переливалась постепенно в море.
Помню, на плотине, в каком-то лабиринте, столкнулся лицом к лицу с Конько. Обрадовался ему. А Владимир Васильевич удивленно оглядел меня:
— Чего здесь делаешь? Пошел бы на природу...
Он подозвал гидромонтажника Ломакина, с которым я уже был знаком по прошлому приезду, и попросил его показать мне водохранилище.
Вообще меня поначалу часто смущала в голосе Владимира Васильевича едва уловимая ирония. Но позже, узнав его ближе, углядел в этой его своеобразной манере говорить со мной дружеское расположение...
Миновав створ плотины, мы с Виктором Ломакиным оказались там, где еще недавно возвышался посреди реки островок с буйной растительностью. Теперь островка не стало. Кругом установилась синяя ровная гладь воды, и взгляд угадывал в ней большую глубину. И горы в воде, и берега высокие — они далеко не отодвинулись: просто в лагунах и распадах между сопками образовались заливы и бухточки, которые по мере прихода воды растекались все дальше и шире.
Мы спустились вниз, к воде. Сверху падали желтые листья, ложились на воду, покачивались у черных просмоленных стволов, на которых были прибиты водомерные рейки...
Думается, именно с этого времени разговоры о наводнениях стали все реже и реже. А потом и вовсе прекратились. О них я не слышал и тогда, когда позже летом добирался в Зейск по водохранилищу, не вспоминал и проезжая через Зею на Бурею...
И вот наконец я приехал на Зею в сильные морозы.
Так уж сложилось, что, когда бы я ни появлялся здесь, сначала заходил в управление «Зеягэсстроя», а оттуда уже ноги несли меня к плотине. Так было и на этот раз.
В искрящееся морозное утро я шел по берегу белой реки и, глядя на крепкие заборы и аккуратно срубленные дома с окнами, смотрящими на реку, удивлялся хрусту под ногами; вспоминал разговоры местных жителей о других зимах: сухих, со злыми ветрами... Шел и рассуждал о том, что люди, живущие здесь, больше не глядят на реку с опаской, а снежную зиму тоже относят к доброму влиянию Зейского моря...
Так текли мысли, пока за поворотом реки не увидел серую глыбу плотины. Она между двумя хребтами напоминала гигантский замок. Склоны хребтов были выветрены, а покрытые инеем низкорослые ровные деревья казались стеклянными, и от этого небо над ними — пронзительно чистым, как грустное воспоминание.
Плотина вблизи будто дышала. Прислушавшись, я понял: где-то в глубине гудят трансформаторы. Но трудно было привыкнуть к общей, до сих пор неизвестной здесь тишине там, где обычно стоял многоголосый шум — от техники и от людей. А сейчас лишь на расстоянии покажется человек и вскоре исчезнет. Прежде, стоило только появиться на эстакаде, встречал то одного, то другого знакомого, от них узнавал что-то о третьих, и так по цепочке, смотришь, всех обошел...
Разглядывая плотину, я думал, что все недоделки на ее теле — и водосливы, и темнеющие дыры — «карманы», облицовочные работы — все это относится к хозяйству Геннадия Хамчука.
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/3/1/6/4/1/3/316413.jpg)